Журнал «Знание-сила» - Знание-сила 1998 № 06(852)

На фотографии одной из молодых женщин с волнистыми волосами и пристальным взглядом надпись; «На память ворчливому Мише от доброй Оли... Люби и помни... 1916 г. 28.V.». рна встала под объектив фотоаппарата с одной только этой единственной мыслью — «люби и помни». В этих двух словах содержится то главное, что всегда сопровождает фотографию, как и любой другой способ изображения, — «люби и помни». Любовь неразрывно связана с памятью, с потребностью человека существовать в другом человеке, в его «виртуальном» пространстве.

Представление о виртуальном пространстве ввел в начале века, задолго до появления первых компьютеров, французский философ и психолог Анри Бергсон. И относилось это понятие именно к человеческой памяти.

Фотография — это знак памяти и любви к тому мгновению струящегося бытия, которое на ней удалось запечатлеть. Запечатленное, то есть остановленное, застывшее мгновение. Как здесь не вспомнить гётевское: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» Но в его «Фаусте» эта фраза символизировала конец всему — смерть. Как известно, хитрый доктор Фауст вывернулся и произнес: «Продлись мгновенье...».

Тончайший мыслитель, современный французский философ и эстет Ролан Барт написал замечательную книгу о фотографии. В русском переводе она почему-то названа по латыни «camera lucida» (то есть «Светлая камера»), в ней нет ничего о технической стороне фотографирования, нет новых сведений и об истории этого жанра. Речь идет о тайне ее бытия в человеческом мире. Если я правильно понимаю его изысканные мысли, главная идея: фотография — это воплощение смерти, «нечто, отдающее кошмаром», «возвращение покойника» («Остановись мгновенье...»).

Возможно там, у нечистой силы, у Мефистофеля, остановленное мгновение и означает коней всему, но с фотографией это совсем не так. С момента проявления она начинает жить своей независимой жизнью, тесно связанной, однако, с тем. кто (или что) на ней был запечатлен. Она так же мало предсказуема и подвержена массе случайностей, как жизнь любой другой вещи. Но речь идет не о простом листе картона со следами химического процесса, а об «Образе». Я веду речь о вполне реальной и совсем не метафорической связи, которая, без сомнения, существует между объектом и его изображением. После каждого акта фотографирования человек чуть уловимо изменяется. Точнее, не только после самого акта, но и в момент разглядывания — добрая поощрительная, чуть заметная улыбка, если то, что увидел, совпало с собственным представлением о себе, любопытство, отвращение, удивление, жалость — бесконечная гамма чувств.

Но все это пока напоминает процесс разглядывания в зеркале. Самое же интересное начинается потом, через год, десять лет, а если повезет, лет через семьдесят. Невозможно описать, что происходит в этот момент в нашем персональном виртуальном мире. Без узнавания своего собственного отображения в воде, зеркале, рисунке, мы не способны помнить и любить себя. Ведь мы так физиологически устроены, что непосредственно лика своего никогда не видим. Изобретение фотографирования привело к тому, что не только избранные, но и массовый человек приобрел еще один из атрибутов Бога — сохранять свою идентичность, быть самим собой и одновременно достоверно видеть себя в становлении, в собственной истории.

Перед нами фотография (из той же коллекции Народного архива, конверт 3) молодой пары начала XX века. И вновь красивые лица, красивая одежда, интерьер прост и почти неосязаем: ковер, кресло, теплый мерцающий свет за спиной и мирная благополучная жизнь дореволюционной и довоенной поры. Действительно, год съемки — 1912. Место — город Ейск, под Ростовом-на-Дону. Прекрасное качество изображения. Но в композиции (обратим на это слово особое внимание) заметны диссонансы: лица женщины и мужчины кажутся несовместимыми, а позы искусственными и напряженными. Но до чего она хороша!

Эту фотографию прислала нам в 1989 году после публикации моей заметки в журнале «Родина» Лидия Павловна Ильченко. Она писала: «Очень обрадовалась, есть кому рассказать о судьбе людей, тревожащей меня с детства, когда жила на станции Татинская Сев. Кавк. ж.д. Посылаю фото: это Жердева Екатерина Михайловна со своим первым мужем Сеней. У меня есть еще три подобных фото, на одном из них написано: «На память дорогой тете Саше от любящих Кати и Сени, 6 апреля 1912 г.». Кто был ее муж? Мы не знали, но он был не рядовым, на одной из их открыток сохранилось обращение в адрес: «Ея высокородию Екатерине Михайловне... Жердевой», остальное зачеркнуто так, что не прочитаешь адрес. Моя землячка Надя Калугина убеждена, что такое обращение соответствует званию вице-губернатора. Жили они в Ейске...

До революции, видимо, в 1912 году вышла замуж за немолодого, с положением в обществе человека. Революция или еще раньше, первая мировая война все прервала, и у нее остались лишь те вещи, в которых мы ее видим на фото, немного других — зеркало, люстра. Мы ее узнали в 1937 — 1939 годах — она со вторым мужем Поповым Леонидом Николаевичем работали билетными кассирами на станции Татинская. Она сохранила былую красоту, волосы ниже колен, необыкновенной густоты и красоты, и высокую интеллигентность. Мы почему-то думаем, что она была «смолянкой»... Жили они довольно замкнуто, была у них собака- овчарка которую продали в начале войны или сдали в армию. Потом была оккупация, отступление, немцы все на станции уничтожили: ж.д. иугь, вокзал, элеватор, водокачку, жилые дома. Е.М. и Л.Н. переехали в станицу и доживали после войны в большой бедности. Огород их был неухожен, не умели они. да и сил было мало. Голодовали они очень, особенно в 1946 — 1948 гг., когда на Кубани был голод, да и в последующие годы. Жили тем, что продавали сохранившиеся открытки, вещицы. Да еще тем, кто что принесет, а приносили и наведовались к ним те, кто жил на вокзале с ними до войны. Это мои родители, сестра моя Рая и я, Калугины... Видимо, от великой нужды они стали вегетарианцами Екатерине Михайловне жилось очень трудно, так как Леонид Николаевич был еще менее ее приспособлен к жизни, был груб, раздражителен, увлечен своей идеей, он был пифагорейцем. Он всю жизнь конструировал свою особую скрипку и были у него расчеты, инструменты и материалы, но было и очень, очень плохое зрение. Так что мечту свою он не смог осуществить. Она умерла в 1962 или 1963 г. 1 февраля, а он умер в 1970 — 1971 г. в возрасте 93 — 94 года. Она на 18 — 16 лет была моложе Леонида Николаевича.

Судьба этих людей с годами волнует нас все больше. Теперь нам — мне и Калугиным — уже под 60 и нам не хочется, чтобы вместе с нами ушла память об этих людях, жизнь которых сломана войной, революцией, новой войной и голодом. После смерти Екатерины Михайловны я и Надя Калугина получили маленькие посылочки (с кусочками кружев и бисера от дореволюционных платьев Екатерины Михайловны) от Леонида Николаевича: Я их храню доныне и передам их дочери вместе с фотофафиями Ек. Михайловны...»