Журнал «Знание-сила» - Знание-сила 1998 № 06(852)

Моя сегодняшняя тема весьма щекотлива. В самом деле: я намерен не более и не менее как прилюдно открыть свой тайный порок. Если б у меня хватило дерзости сразу обратиться к подобной теме, я мог бы назвать свою лекцию Словом о Новом Искусстве или Новой Игре Однако, располагая определенными сведениями, полученными случайно, а также некоторыми мучительными признаниями, я имею серьезные основания подозревать. что этот порок, хоть и тайный, довольно распространен; во всяком случае, первые шаги по такому пути делали очень многие люди, причем независимо друг от друга.

Но те, кто ему подвержен, как правило, столь застенчивы, что даже друг с другом редко делятся плодами своих трудов, и потому не знают, кто из них гениальный игрок, а кто — великолепный «примитивист», и чьи отвергнутые миром труды, хранящиеся в ящиках письменных столов, могли бы за баснословную цену приобрести американские музеи — в грядущем, когда такое «искусство» наконец получит признание. Хотя вряд ли. конечно, признание будет всеобщим: слишком медленная и трудоемкая это игра; не думаю, что даже самый пылкий се поборник сумеет за всю свою жизнь создать более одного настоящего шедевра, да еще, может быть, нескольких блестящих набросков и черновиков в дополнение к нему.

Никогда не забуду одного маленького, ростом меньше меня человечка, чье имя стерлось из моей памяти: случайно он приоткрыл свою страсть, томясь от скуки в сырой и грязной палатке, где стояли дощатые столы, смердело прогорклым бараньим жиром, в палатке, куда тесно набились продрогшие и по большей части приунывшие человеческие создания. Мы слушали какую-то лекцию — не то по чтению карт, не то по походной гигиене, не то по искусству проткнуть человека штыком, не испытывая угрызений совести; вернее сказать, мы старались не слушать, хотя у армейских лекторов, как правило, совершенно исключительный голос, равно как и язык. И тут мой сосед вдруг сонно и мечтательно произнес: «Да, пожалуй, я выражу винительный падеж префиксом!»

Задумайтесь только, какие великолепные слова! «Я выражу винительный падеж». Превосходно! Не «винительным падеж выражается», не неуклюжее «винительный падеж, как правило, бывает выражен», не суровое «как вам известно, винительный падеж выражается таким-то способом». Нет, ничего подобного! Взамен — явственная оценка различных возможностей перед тем, как сделать выбор и принять окончательное решение в пользу дерзкого и необычного префикса, настолько личное, настолько притягательное; окончательный выбор некоего элемента в узоре, который до этого никак не желал складываться. Никаких низменных рассуждений о «практичности», «доступности» для «современного ума» — лишь вопрос вкуса, удовлетворение личным пристрастиям, личное ощущение полного соответствия.

Он произнес эти слова и улыбнулся — и в улыбке его была величайшая радость, словно у поэта или художника, который вдруг понял, как можно исправить в своем творении прежде никак не удававшийся штрих. Правда, я должен заметить, что маленький человечек оказался необычайно скрытным. Я так и не сумел выведать другие подробности его тайной грамматики; обстоятельства войны очень скоро разлучили нас. И все же, думаю, я не ошибся: тот странный солдат, который стал еще более робким с тех пор, как нечаянно выдал свою тайну, в унынии и убожестве так называемой походной жизни развлекал и подбадривал себя тем. что создавал язык, личную систему и симфонию, которой никто больше, кроме него, не мог ни выучить, ни услышать. Как далеко продвинулся он в своих трудах, я не знаю. Быть может, его разорвало в клочья в тот самый миг, когда он остановился на каком-нибудь особенно соблазнительном способе выражения сослагательного наклонения... Увы, войны не способствуют таким развлечениям.

Но тот маленький человечек был не единственным, кто когда-либо практиковался в создании языков. Вероятно, среди таких людей должна существовать тайная иерархия. Не знаю, где именно на иерархической лестнице было место маленького человечка. Полагаю, где-то очень высоко. Мне же довелось наблюдать за работой других мастеров, освоивших лишь некоторые низшие ступени этого искусства. Я знал двоих людей — двое это уже само по себе редкостный феномен, — которые создали язык, именовавшийся «анималик» («животный язык»), поскольку он почти целиком состоял из английских названий зверей, птиц и рыб, и бегло разговаривали на своем языке к вящему смущению окружающих. Одна фраза застряла у меня в памяти: «Собака соловей дятел сорок», что означало: «Ты — осел» («You are ап ass»). Как видите, в высшей степени примитивно: конечно, двое, о которых я говорил, были маленькими детьми и, повзрослев немного, стали облекать свои творения в более сложные формы. Но я не намерен анализировать «детские языки», хотя они и представляют собой интересный материал для исследования: можно показать их формальное родство со сленгом, арго, жаргонами, бытующими среди низов общества, а также связь «детских языков» с играми и многим другим, что, возможно, имеет определенное отношение к чисто лингвистическому предмету моей лекции. Но сейчас разговор не о том.

Разумеется, лингвистический элемент можно порой отыскать даже в ребяческих играх. Однако разница — признак, по которому всегда можно отличить образчики искусственного языка, о которых я веду речь, от того, что остается за пределами моего внимания, — думается мне, состоит вот в чем. Для жаргона изначальная связь между звучанием и значением слова не слишком важна — жаргоны не художественны. Жаргоны «практичны» — они служат нуждам людей, желающих ограничить понимание слов определенными рамками, которые можно более-менее оценить и контролировать, и дают возможность забавляться подобным ограничением. Они служат нуждам тайных, отверженных и гонимых сообществ или нелепому стремлению создать видимость своей принадлежности к такому сообществу. Средства, которыми достигается практичность жаргонов, грубы; как правило, их выбирают наугад подростки иди примитивные личности, не искушенные в сложном искусстве создания языков, зачастую мало к нему способные или вовсе не интересующиеся языками.

Конечно, я не стал бы сейчас цитировать «детские» фразы на анималике, если б не понял еще в те времена, что его создатели вовсе не стремились к сохранению тайны. Всякий, кто бы ни пожелал, мог выучить их язык. Они говорили на этом языке отнюдь не ради того, чтобы озадачить иди обмануть взрослых. И вот здесь мы наконец обнаруживаем нечто новое. Оказывается, что в данном случае радость доставляет вовсе не принадлежность к тайному сообществу, не посвященность в тайну. Что же тогда? Я полагаю, использование — причем исключительно ради собственного удовольствия и развлечения — лингвистических способностей, которыми дети так щедро одарены и которые проявляются в полной мере, коша они учат новые языки.