Журнал «Знание-сила» - Знание-сила 1998 № 06(852)

Лингвистический дар — способность к созиданию так называемых членораздельных звуков — имеется у всех людей: каждый из нас выучил по меньшей мере один язык с чисто практической целью. И у некоторых этот дар развит лучше, что приводит к появлению не только полиглотов, но и поэтов, тех, кто поглощает, как гурман, лингвистические ароматы, кто изучает и использует языки, кто находит удовольствие в подобном занятии. И кроме того, этот дар связан с более высоким искусством, о котором я сейчас и веду речь и которому, пожалуй, следовало бы именно сейчас дать определение. Вот искусство, для которого воистину жизнь недостаточно длинна: созидание воображаемых языков, причем сугубо или в основном с целью порадовать или развлечь самого создателя или возможного критика, если таковой появится.

Однако я несколько отвлекся и предвосхитил конец лекции, в то время как, развивая свою тему, намеревался медленно и постепенно продвигаться от самых примитивных способов создания языков ко все более высоким ступеням этого искусства.

Мне довелось познакомиться с несколько более изящными творениями, нежели анималик. Подходящий пример следующей стадии развития подобного искусства — творение одного из тех, кто входил в содружество говорящих на анималике: новый язык, называвшийся невбош, или «Новая Чушь». К сожалению, сейчас я могу вспомнить только один довольно глупый связный фрагмент на невбоше:

Dar fys та vel gom со pah «hoc

Pys go iskili far maino woe?

Pro si go fys do roc de

Do cat ym maino bode

De volt fac soc ma taimful gyrocl»

Вот что в первую очередь представляется мне интересным: что происходит, коша человек принимается придумывать «новые слова» (группы звуков) для выражения старых значений? Ведь создание такого рода «новых слов», по всей видимости, продолжается даже в современных традиционных языках — к вящему отчаянию этимологии, которая, как правило, полагает, или, во всяком случае, привыкла полагать, что подобное творчество осталось в глубоком прошлом.

Конечно, в традиционных языках «новые слова» возникают не слишком часто. Их появление ограничено строгими рамками традиции или связано с другими лингвистическими процессами. Создание «новых слов» происходит главным образом за счет модификации уже существующих звуковых групп для приведения их в «соответствие» с тем или иным значением (неважно, что мы не знаем, как правило, в чем это «соответствие» состоит) или даже модификации смысла слов для приведения его в «соответствие» с их звучанием. И в том, и в другом случае получаются «новые слова» — поскольку «слово» есть Группа звуков, на данный момент более или менее устойчивая, плюс соединенное с ней значение, более или менее определенное само по себе и однозначно связанное со звучанием-символом. Да, именно так «новые слова» создаются — но не возникают на пустом месте. В историческом языке, естественный он или искусственный, слова никогда не творятся из ничего.

Невбош, само собой, недалеко ушел от английского, то есть родного естественного языка. Значения его слов, порой даже их связь с определенным звучанием, даже унаследованная и случайная путаница значений, их уровень и пределы — те же, что и в — английском. Do — это английское to , предлог, который ставится при инфинитиве. Pro — это four, то есть «четыре» и союз for. И так далее. Как видите, совершенно не о чем говорить. Но почему были выбраны именно эти нетрадиционные звуковые группы, заменившие традиционные (связанные со значением), как полные эквиваленты?

Очевидно, что «фонетические предпочтения» авторов невбоша — художественное самовыражение, достигающееся средствами фонетики, — все-таки еще не играли здесь значительной роли: давление родного языка задержало невбош почти на стадии «кода». Да и влияние изучаемых языков — или, поскольку все языки изучаются, лучше сказать, «школьных языков» — в невбоше. увы. слишком хорошо заметно. Так, roc/rogo «спрашивать»; go/ego «я»; gom/homo «человек»; pal/parler «говорить»; taim/timeo «страх», и гак далее. Но вот, скажем, странное слово iskill «возможно». Откуда оно могло взяться? Я помню также слово lint, «быстрый, умный, шустрый» — интересный пример, поскольку мне хорошо известно: эта форма вошла в словарь невбоша потому, что связь звучания lint и значения, которое должно было выражать это слово, доставляла создателям удовольствие.

Вообще говоря, лишь подобное удовольствие, полученное от «лингвистического творчества», ощущение свободы от неизбежных рамок, которыми ограничены изобретатели в традиционных областях, только и может привлечь наше внимание к этим примитивным фрагментам.

Несомненно, главный источник удовольствия — созерцание связи между звучанием и значением Можно отметить, что сродни этому— величайшее наслаждение, какое иногда получает человек при знакомстве с поэзией или изысканной прозой на иностранном языке, который он либо только-только начинает постигать, либо уже достаточно хорошо знает. Разумеется, ни одним мертвым языком нельзя овладеть, как родным: никто никогда не сумеет ни постичь до конца смысловой стороны мертвого языка, ни в полной мере понять, как изменялись значения его слов со временем. Но тем, кто изучает мертвые языки, дана взамен этого необыкновенная свежесть восприятия формы слов. Поэтому даже в кривом зеркале нашего невежества в вопросах произношения мы, возможно, способны именно через форму слов различить великолепие, скажем, древнегреческого языка Гомера гораздо яснее, чем его современники, хотя многие другие элементы поэзии при этом, должно быть, ускользнут от нашего внимания.

Да, именно утонченность формы слова должна появиться на следующей после все еще примитивного невбоша стадии. К несчастью, все, что находится выше этой второй ступени, сложно подкреплять примерами, поскольку именно здесь бурный поток лингвистических игр, как правило, уходит под землю. Большинство одержимых, наигравшись, оставляют это занятие вугоду другим, всеобъемлющим интересам: одни переходят к поэзии, прозе, живописи; иные предаются более безыскусному времяпрепровождению (крикет, моделизм и тому подобные забавы), третьих одолевают повседневные заботы и хлопоты. Те немногие, которые все еще продолжают идти вперед, становятся скрытными, стыдятся того, что тратят драгоценное время на личные удовольствия, и прячут от мира плоды своих трудов. Да и вообще это хобби не слишком выгодное: нельзя получить приз, выиграть состязание (пока), смастерить рождественский подарок для тетушки (как правило, добиться стипендии, чьей-то дружбы или признания. Подобное занятие — как поэзия — вступает в противоречие с исполнением всевозможных обязанностей и вызывает угрызения совести, ибо оно занимает время, которое надлежит посвящать поискам хлеба насущного, саморекламе и продвижению по службе.