Виктор Лаврентьев - Человек и глобус

З а н а в е с.

Осыпанный снегом молодой, еще низкорослый сад. Обметенная от снега скамейка. На ней, в теплой шапке и зимнем, капитально сшитом пальто сидит мрачный, задумавшийся Б а р м и н. Подходит Ц в е т к о в, одетый более легко.

Б а р м и н. Отдохнули?

Ц в е т к о в. Отдохнул.

Б а р м и н (подавая руку) . Садитесь. А почему вид какой-то встрепанный? Привидение встретили?

Ц в е т к о в. Нет. Только Антона Сергеевича, Игоря Николаевича…

Б а р м и н (в тон ему) . Бориса Васильевича, Евгения Федоровича…

Ц в е т к о в. Да.

Б а р м и н. Обменивались мнениями?

Ц в е т к о в. Да.

Б а р м и н. Шалопаи. Значит, разговор будет короче. Вы, Юрий Сергеевич, частенько бываете злым, непреклонным, а нетерпеливы — постоянно. И это хорошо. Злость не ослепляет, как думают некоторые, а, наоборот, знаю по своему опыту, обостряет зрение. Придает особую зоркость. Позволяет видеть то, что полярно объекту ненависти. С этой минуты я прошу вас смертельно возненавидеть оружие, нашу будущую бомбу. Навсегда. До конца дней своих.

Ц в е т к о в. Но я хочу быть с вами.

Б а р м и н. Мы пойдем разными дорогами.

Ц в е т к о в. Это несправедливо. Я хочу разделить с вами все и до конца.

Б а р м и н. Отлично. Я вам доверяю и поручаю больше. Вы станете делать то, что я хотел делать сам. Свое дело отдаю, мечту. Займитесь реакторами для мирных целей. Помолчите. Не возражайте. Если вам мало своей злости — возьмите еще мою. После Хиросимы у меня ее с избытком. Но всю не отдам. Только поделюсь. Ищите, подбирайте людей. Самых талантливых. Создавайте свой институт. Благословляю. Пора.

Ц в е т к о в. Вы это решили своей властью?

Б а р м и н. Представьте, своей.

Ц в е т к о в. А шорохи жизни за спиной?

Б а р м и н (в тон ему) . А костер Джордано Бруно? Полноте, Юрий Семенович! Не будем заранее драматизировать ход событий. Конечно, перевороты в науке дешево не даются. Костры и теперь бывают. Но модифицированные, соответствующие уровню цивилизации. Что о них думать! (Пауза.) Вы помните того человека, у которого любимая поговорка была: «Поставить вопрос на глобус»?

Ц в е т к о в. Помню.

Б а р м и н. А история взяла да и нас самих поставила на глобус. Вот ведь как! И никуда не денешься. Отступать некуда. Нет теперь для физиков тихих уголков, тихих кабинетов. Побегаешь для охлаждения мозгов по этому саду, а как любую дверь открыл — за ней все мировые события клокочут, заживо обваривают, обжигают. Надо отвечать за судьбу всего шарика. И не на словах, а на деле. Готовы?

Ц в е т к о в. Готов.

З а т е м н е н и е.

Голоса разных дикторов передают сообщения мировой прессы о речи Черчилля в Фултоне, о начале «холодной» войны, о последствиях взрыва бомб над Хиросимой и Нагасаки.

1947 год. Кабинет Гришанкова. В кабинете Г р и ш а н к о в и Б а р м и н.

Г р и ш а н к о в. Да… Не ожидал, не ожидал. До сих пор вы проявляли свою власть как ученый. И на тебе! Вдруг решили проявить свою власть как политик.

Б а р м и н. Создание новых институтов не выходит из сферы науки.

Г р и ш а н к о в. Нет, это сфера политики, и ваше решение весьма и весьма чревато последствиями.

Б а р м и н. Я никогда не знал разлада между чувством и разумом и, надеюсь, не узнаю. Но я не склонен, как некоторые, вообще забывать о чувствах — первооснове совести, и ссылаться только на один разум, на холодное, машинное мышление, которое способно изобретать и оправдывать Освенцим и Майданек. Хиросиму и Нагасаки. Поймите, Иван Афанасьевич, мы обязаны положить на весы истории не только зло, но втрое, в десять раз весомее нужное людям добро. Вы отказываетесь меня поддержать? Ну что ж. О данном вами слове я и напоминать даже не хочу.

Г р и ш а н к о в. Да, я не добрый. На одном Пискаревском кладбище в Ленинграде, в безымянных братских могилах лежат четыре Хиросимы. И пока мне партия доверяет, пока поручает заботиться об оружии возмездия — я не перестану повторять: все миллионы могил стучат в мое сердце. Громко? Величественно? Перед лицом смерти даже цари снимали шапки. (Пауза.) Я хочу умереть, зная, что мы будем способны вышибить из рук любых убийц их оружие, нагнать на сволочей такой смертельный страх, чтобы они навсегда закаялись соваться к нам с войной. Хватит! Убийцам непонятен язык увещевания. Они растоптали своих богов, ежедневно распинают совесть, но угрозу своей неотвратимой смерти поймут. Схватят. Усекут. Но у нас еще нет такого оружия. Вы не видите, как Черчилль от нетерпения сучит ногами: «Скорее, скорее, господа американцы, швыряйте бомбы на Советский Союз, пока он беззащитен». А мы вправду беззащитны. (Пауза.) Мы с вами в одной упряжке. Но сколько я еще протяну — год, десять лет, — это меня меньше всего волнует. Другое мне не дает покоя. Что будет с нашим народом? Прошу вас об одном: торопитесь, пожалуйста, торопитесь. Положение в стране очень тяжелое. Предельно, невероятно тяжелое. Верьте мне. С протянутой рукой в поисках кредитов не пойдешь. Возможный кредитор один — Америка, а цена их денег известна. Чего не сделал Гитлер — должен сделать доллар. Они очень ждут наших просьб. (Пауза.) Ни одному народу не приходилось так тяжело, как нашему. Еще работают тысячи госпиталей. Половина страны разрушена. Это по географическому признаку, а на самом-то деле больше. Мы каждый день, чтоб обеспечить восстановление хозяйства, промышленности и чтоб строить новую для вас, отнимаем налогами деньги у полуголодных, раздетых, разутых, не имеющих крыши над головой. Мы ежедневно вынуждены заниматься такой финансовой эквилибристикой, что многим становится страшно.

Б а р м и н. Иван Афанасьевич…

Г р и ш а н к о в. Мы посылаем ко всякой матери элементарные законы экономики, денежного обращения, произвольно снижаем и взвинчиваем цены, сознательно идем на инфляцию. Делаем деньги ради денег. Потом, после нас найдутся умные люди. Они не пожалеют сил, обвиняя нас в экономической безграмотности, невежестве. Им будет легко обвинять и трудно восстанавливать порядок. Мне за них, понимаете, страшно! Они потратят годы на развязывание узлов, завязанных нами. Не сомневаюсь, что только за налог на фруктовые деревья над нами будут издеваться не одно десятилетие. И будут это делать неглупые люди, которые любят свою землю, свой народ, но которые, боюсь, не поймут, что мы это делали, тоже любя свою землю и свой народ, что у нас не было выхода… (Пауза.) Прошу вас, торопитесь в главном и берегите деньги, где только можно.

Б а р м и н. Моя совесть чиста. Когда снимется покров секретности с нашего дела, мы, ученые, спокойно предстанем на суд народа. И тогда пусть все узнают, как ничтожно мало мы израсходовали на свои исследования, какими мы были скупердяями, жмотами, как тряслись над каждой копейкой, как любой из нас работал за двоих, троих. Среди нас нет белоручек и чистоплюев, и, пока я жив, — не будет. Но нам надо отделить наиболее талантливых сотрудников от военных работ. Сохранить людей. Это не филантропия, а снаряжение нескольких трудных, дьявольски трудных экспедиций в разных направлениях, но с одной целью — создать ядерную энергетику. Трудно? Да, трудно. Понимаю. Но пусть уже сейчас возникают новые научные школы, пусть входят в орбиту ядерников десятки, сотни новых талантов. В них наше будущее. Близкое и самое отдаленное. Иван Афанасьевич, история нам не простит…