Исидор Шток - Драмы

В а л я. Но почему же вы не оставили мальчику фамилию его настоящего отца, Бережнова, погибшего героем за колхозы?

К л е н о в. Да потому, что Бережнов не был его отцом!

Л е н я. Тогда я не понимаю…

К л е н о в. Сейчас поймешь. За месяц до этого он ездил в Ростов за трактором для колхоза. На обратном пути увидел следы нападения кулацкой шайки, той самой, которая впоследствии убила и самого Бережнова. И на дороге в брошенной телеге он увидел ребеночка. Чей он был, выяснить не удалось. Бережной взял мальчишку себе. Очевидно, родители его тоже были убиты кулаками. Так шестимесячный ребенок дважды потерял родителей…

З у б к о в с к и й. Но мы сегодня празднуем день его рождения.

К л е н о в. Я не знаю дня его рождения. Просто мы отсчитали полгода от того дня, когда я приехал в Москву.

В а л я. Но как же вы его везли, чем кормили?

К л е н о в. О, было очень трудно. Я на каждой станции бегал за молоком. Проводники кипятили. Паровозный машинист — это был Пароконный — разорвал свою праздничную рубаху, мы сделали пеленки. А в Москве Евдокия Семеновна не отходила от него. Петр Миронович, затем Маруся, моя жена, друзья, соседи по квартире… Когда ему привили оспу и он заболел, никто в квартире не спал, очень все боялись… У него была высокая температура. Из редакции мне прислали кровать. Черт их знает, откуда они взяли! Комната была завалена игрушками. А потом… Нет, мы и раньше-то забыли, что он не наш. Как не наш? А чей? Почему ты не мой сын? Чей ты тогда сын? Почему ты перестал учиться и думаешь, что это касается тебя больше, чем всех? Да, твой путь — это твой, и ничей больше. И никто его вместо тебя не пройдет. Хочешь быть рабочим, токарем, строителем — очень хорошо. Но сперва кончай школу. Доведи начатое до конца. Ты говоришь, что бросаешь десятый класс и становишься рабочим, так, словно решил осчастливить рабочий класс. А ты спросил у рабочего класса, захочет ли он тебя такого? Вряд ли! С нами ты разговариваешь так, словно мы все твои должники. Нет, милый! Ты, как и любой из нас, сам должник. Ты не подкидыш и не пасынок, ты кровный сын. Кровный! Помни это и сыну твоему, когда он появится на свет, внуши. Я вот не смог тебе внушить. Прости.

Пауза. Леня молча выходит из комнаты. Звонит телефон.

(Снимает трубку.) Да, я Кленов… Да, статья написана… Думаю, что к двенадцати… Присылайте. До свидания. (Кладет трубку.)

З у б к о в с к и й. Ну, Валюша, я исполнил твою давнюю мечту — познакомил с Кленовым, а теперь…

В а л я. Да, уже поздно, поедем.

З у б к о в с к и й. Я должен остаться. Ты не боишься?

В а л я. Нет-нет, светит луна, я быстро дойду до станции.

К л е н о в. Мы проводим вас.

В а л я. Я не хочу, Ярослав Николаевич. Оставайтесь.

З у б к о в с к и й. Мы немного побеседуем здесь с Ярославом, а ты не жди меня.

В а л я. До свидания, Ярослав Николаевич.

Кленов идет провожать ее. Евдокия Семеновна — тоже. Зубковский один. Он обходит комнату, как поле боя после сражения. Поднимает опрокинутый Леней стул, осматривает стол с остатками обеда. Гасит верхний свет, подбрасывает дрова в камин. Возвращается К л е н о в и молча садится в кресло возле камина.

З у б к о в с к и й (садится на ручку кресла) . Сегодня я гордился тобой, Ярослав. Ты так говорил с Леонидом! Но я боялся за тебя. Евдокия мне проговорилась, что ты очень болен… Прошу тебя, подумай о себе, о своем здоровье. Ты мой единственный друг.

К л е н о в. До двенадцати?

З у б к о в с к и й. Почему только до двенадцати?

К л е н о в. В двенадцать статья будет отправлена.

З у б к о в с к и й. Неужели она что-нибудь изменит в наших отношениях?

К л е н о в. Боюсь, что уже изменила.

З у б к о в с к и й. Неправда! Только нужно подумать — может, теперь в ней уже нет смысла? Многое из того, в чем ты обвиняешь меня, уже исправлено. Остальное тоже изменим. Так что…

К л е н о в. Статья устарела?

З у б к о в с к и й. Вот именно! Поезжай в редакцию или позвони, объясни там. Все оказалось гораздо сложнее и вместе с тем проще. После санатория, когда наберешься сил, ты возвратишься к этой теме.

К л е н о в. Ну что ж, в словах твоих есть смысл.

З у б к о в с к и й. Знаешь, говоря откровенно, сегодня здесь, не уходя из этого дома, я как-то наглядно убедился в силе и мудрости нашей печати. Дело же не в том, чтоб разгромить, уничтожить… Верно? Дело в том, чтоб исправить, дать возможность одуматься…

К л е н о в. И ты одумался?

З у б к о в с к и й. Ну, вышла бы твоя статья, кому от этого было бы хорошо? Мне? Нет, конечно! Сняли бы, опозорили, выбросили из жизни. Для народа? Чтобы народ перестал верить своим руководителям, думал бы: «Все они такие!» Ну, а для заграницы каково? Воспользуются твоей статьей, все американские газеты перепечатают. Вот, мол, глядите, что у них делается! Кому помогаешь, Ярослав? Добро бы хоть самому от этого польза была! Стал бы более знаменит, популярен… Да тебя и так всякая собака знает. Но ведь и у тебя ошибки были. Могут просмотреть и твои писания за двадцать лет, найти кое-что. В один прекрасный день и посчитались бы. Возможно это?

К л е н о в. Вполне.

З у б к о в с к и й. А к этому прибавили бы и про тебя лично, про твой быт, про твой дом.

К л е н о в. Говори, говори, Гриша.

З у б к о в с к и й. Вот ты других все учишь, а как у тебя обстоит… ну, хотя бы с Ленькой? Взял мальчишку, усыновил. За такого двойная ответственность! А правильно ли ты его воспитал? Парень совсем с панталыку сбился. В школе дебош устроил, его из комсомола выгонять хотят. Сына Кленова! Ведь за это отвечать придется тебе, отцу его. И в другой прекрасный день выяснилось бы, что мальчишка связался с какой-нибудь шайкой, запутался в связях не совсем приятных, а? И появляется в газете судебный отчет: сын известного журналиста… Приятно тебе? Ты совесть людей! Учитель новой морали! А я бы оказался судьей или народным заседателем. Как мне поступить?

К л е н о в. Выручать.

З у б к о в с к и й. Я уж в лепешку расшибусь, а тебя вытащу.

К л е н о в. Вытащишь?

З у б к о в с к и й. Во всяком случае, топить не стану.

К л е н о в. А я чуть тебя не утопил.

З у б к о в с к и й. Ты пишешь, что тебе совесть подсказывает. Только ведь есть люди, которые знают, что росли мы с тобой вместе, одну женщину любили. А ты ей письма писал. И какие! Правда, до брака со мной, а все же писал! И вдруг через двадцать пять лет свел со мной старые счеты! На страницах центральной печати. Какие-нибудь негодяи могут так подумать. Мало ли негодяев! Для нас с тобой память Вики священна. А тут чужие люди станут грязными руками копаться в самом дорогом для нас. Чего доброго письма твои к Вике процитируют… Приятно будет нам с тобой такое прочесть в газете? Дескать, Кленов опозорил честное перо журналиста. От подлецов трудно уберечься, Ярослав. Лучше не трогать их. Пиши о прекрасном, о светлом, на хорошем учи людей! У тебя такое сильное перо! Да здравствует жизнь, Ярослав! Светлая, солнечная, юная!