Сергей Ермолинский - Синее море

А н я (неуверенно) . Кажется, да.

Т е т у ш к а М и л а. Я вам в эту чашечку.

А н я. Спасибо.

Т е т у ш к а М и л а. Это его чашечка. Помирились — а он опять сам не свой?

А н я. Не пойму, честное слово, на этот раз я на редкость ни в чем не была виновата. Забежала к нему в Подотдел, хотела поделиться насчет нашего вечера, а он вдруг разозлился.

Т е т у ш к а М и л а. Характер у него в отца. Тимоша тоже был кипяток и ужасно ревнив. Кушайте, кушайте. Вот коржики испекла. (Весело подмигнув.) Съездила обыденкой в Ромодановское, выменяла подсвечники, три вуалетки и Тимошины штаны из-под вицмундира на яйца и масло… Сережечку подкормить надо. Ему по осени в Москву ехать. Он ученым будет, как и Тимоша. Вы маслицем намазывайте, я ведь к вам как к своей.

А н я. Да что вы, мне неловко, право.

Т е т у ш к а М и л а. Ну что неловкого, не стесняйтесь. Я еще и мукой разжилась. Здесь, на базаре. Мон дьё, такой жох попался! Нынче-то пасха! Такой жох, такой жох! Но меня не проведешь! Я ему дырявый оренбургский платок подсунула. То есть как это — я без кулича? И глядите, яйца уже покрасила!

А н я. Чем это вы?

Т е т у ш к а М и л а. Да еще царской краской, в пакетиках.

А н я. Чудесно как.

Т е т у ш к а М и л а. Раньше Сережечка сам красил. Но главное — сахар. При его-то умственной работе?.. Вы кладите, кладите, вы у меня давно как своя. Это от чужих прячешь. С вами я уже примирилась. А что делать? Кушайте.

А н я. Право, так вкусно, Людмила Яковлевна.

Т е т у ш к а М и л а. И коли мы с вами сейчас вдвоем и пока он спит, давайте-ка поговорим. Как же нам быть? Без обиняков скажу, он в вас влюблен до того, что у меня опускаются руки.

А н я. Да нет же, нет, мы с ним друзья. Разве я позволила, если бы что?

Т е т у ш к а М и л а. Ах боже мой, ну назовем это «амитье амурез», влюбленная дружба. Но жениться ему рано, Анечка. Вы это сами понимаете. А теперь он вот-вот уедет в Москву. Как он там издергается, если он тут дергается?!

А н я. Но, может быть, мне удастся поскорее кончить школу и стенографические курсы по системе Животовского, и тогда я тоже поеду в Москву!

Т е т у ш к а М и л а. Ох, да что вы… Это уже совсем безумие!

А н я. Как будто я не понимаю. Когда папа читал на комкурсах, мы хоть военный паек получали. А теперь? Ну какой паек у учителя? Ему бы одному перебиться.

Т е т у ш к а М и л а. Это вам не как до революции, милая моя.

А н я. И не говорите! Больно смотреть, когда он ходит за водой и тащит ведро.

Т е т у ш к а М и л а. Нынче все так. А управляющий Казенной палатой Андерсон? Там у них, у колонки, клуб бывших статских советников. Но вы молодая, у вас все впереди. Сидите пока что дома, слава богу, что хоть так.

А н я. Сережа говорит, что ожидается новая политика. Я в этом ничего не понимаю, но он говорит, что, может быть, даже частную торговлю временно разрешат.

Т е т у ш к а М и л а. Дай-то бог.

А н я. И он говорит, что таким, как мы, студентам, учителям, вначале легче не будет. Торгаши и спекулянты расцветут. Он говорит, что папаша Шевчик, того гляди, свой конфекцион возродит. Так что Косте будет хорошо, а уж нам придется без папенек и маменек. Он так и говорит. И это он заставил меня учить стенографию по системе Животовского, потому что надо уметь и знать, чтобы жить по-человечески, а не на чьей-нибудь шее.

Т е т у ш к а М и л а. Сережечка умный, вы ему верьте. Нет, а с частной торговлей все-таки легче будет. Долго ли можно протянуть на старых штанах?

А н я. Хорошо — у вас вещи, а у нас только книги. Цирк. (Прислушалась.) Может, будить?

Т е т у ш к а М и л а. Ни-ни-ни. Он заснул часа в четыре, а то и позже. Ночью стреляли. Вы слышали?

А н я. Кажется, в Загородном. Говорят, дезертиров ловили.

Т е т у ш к а М и л а. Прямо кошмар, а не жизнь… А проснется — уж то-то обрадуется, что вы у меня. Значит, помирились? Так отчего ж он такой пришел?

А н я. Помирились или поссорились — не знаю. Что-то случилось, Людмила Яковлевна. Не знаю, не знаю. Что-то случилось…

Т е т у ш к а М и л а. Может, настроение такое, неприятности?

А н я. Не знаю. Наверно, ему не понравилось, как я танцую Офелию. Посмотрите, как я танцую. (Печально танцует.) А тут я разбрасываю цветы и тихонько пою: «Так не придет он к нам опять, его нам больше не видать…» (Опустилась на стул, не закончив танца.) Как все сложно в жизни…

Т е т у ш к а М и л а (поджав губы) . Вы что же, Анечка, может, еще и в балерины собираетесь?

А н я. Люблю танцевать. Что тут такого? И рада, обрадовалась, что у нас будет вечер, как было прежде, и теперь я уже не маленькая и буду танцевать Офелию…

Т е т у ш к а М и л а. В гимназии мадам Констан у нас тоже устраивали вечера. Я мелодекламировала по-французски.

А н я. Прибежала к нему поделиться…

Т е т у ш к а М и л а. А он что?

А н я. Я так привыкла, что ему нравится все, что я делаю. Не знаю, не знаю… (Поднимает голову, и на глазах у нее — слезы.) Знаю только, что не я от него, а он от меня уйдет. (Пауза.) Вот чем это кончится.

Т е т у ш к а М и л а (развеселясь) . Что вы, деточка! Вы прекрасно танцуете! Может быть, вы и на самом деле Гельцер? (Суетясь, прибирает на столе.) Нужно антант кордиаль — сердечное соглашение. А ему не понравилось? У него характер. Долой, долой монахов, долой, долой попов… Как у Тимоши. Так-таки не поправилось? Отвернулся — и кончен бал?

Шаги.

Кто там?

Входит Ш е в ч и к.

Ш е в ч и к. Это я.

Т е т у ш к а М и л а. А Сережечка еще спит.

Ш е в ч и к. Спит? И ничего не знает? Фу-у. (Сел в изнеможении.) Я сейчас заскочил к Мишке, а его, заметьте, так всю ночь и не было, исчез…

Т е т у ш к а М и л а. Болтаешь не разбери что. В чем дело?

Ш е в ч и к. Я думал, что я погиб.

Т е т у ш к а М и л а. Ну вот, пошел-поехал. Погрызи коржик.

Ш е в ч и к. Только что меня таскали в чрезвычайку.

Т е т у ш к а М и л а. Господи!

Ш е в ч и к. Сижу, в горле ком, ничего не вижу. «Фамилия? Имя-отчество?..» И потом: «Вы в курсе?» Ни в каком я не в курсе. «Не притворяйтесь, хватит». В голове туман, несу какую-то околесицу. «Ладно, мы еще поговорим. Уведите его». Иду, шатаюсь. Думаю — в каталажку. Прощай, Шевчик! И представьте — выпускают на улицу. Солнышко светит. Я было подпрыгнул от радости, но не тут-то было: встречаю Валерку Конюса, а уж у него нюх. Несется как паровоз. Завел в подворотню. «Слыхал, Мишка Яловкин арестован? Говорят, убил кого-то…»

А н я. Мишка? Убил?

Т е т у ш к а М и л а. Не слушайте вы его. Дернет же за язык сказать такое! Всегда у него слухи.

Ш е в ч и к. Слухи, слухи, а за Дмитрием Васильевичем уже пришли.

А н я. За папой?

Ш е в ч и к. Не волнуйтесь, Анечка, но его увели.

Т е т у ш к а М и л а. Да замолчи ты…

Ш е в ч и к. Я не видел, но, говорят, под конвоем, трое с винтовками и сзади пулемет.

А н я. Я… бегу… домой…

Ш е в ч и к. Я не утверждаю, но говорят.