Геннадий Васильев - Частная коллекция. Стихи, рассказы, пьесы

Вокруг белым-бело. Декабрьский день неярок,
но светел. И в глазах – не слезы, а вода.
С куста роняет брань ворона-перестарок,
браня меня за два отчетливых следа.

Ну да, я наследил. Ну да, накуролесил.
Но что ты там плетешь? Что каркаешь, карга?
Внезапный ветерок с небес сдувает плесень.
А я иду, следы слагая по слогам.

Снегири летают стаями,
красной грудью козыряя.
Снег. Поземка горностаева.
Ветер голову теряет.

Солнце скрыто серым крошевом.
Света мало. Ветра много.
Заметает он из прошлого
в настоящее дорогу.

Еще до января – как до Луны.
Еще не все на свете сочтены
домашние и прочие дела.
Еще пурга следы не замела,
что протоптал я от крыльца к реке.
Еще морозы ходят налегке.
Еще осенним помнится тепло.

Но на реке уже блестит стекло,
и медленней воды тяжелый ход.
И вот – январь, луна – и Новый год.

Мы пьем вино. И никакой беды,
что от крыльца к реке – мои следы.

Снега еще чисты, хотя уже волнисты.
Число в календаре такое, что – пора!
Скользя на виражах, бегут биатлонисты.
Пылает на сосне янтарная кора.

Еще чисты снега. Весна еще робеет.
Еще не завтра ждет нас торжество стихий.
Скрипит некрепкий наст, и ветерок слабеет.
И новые стихи – расплатой за грехи.

Какое чудесное утро!
Скрипит под подошвою март.
Не хочется поминутно
разглядывать циферблат,

а хочется топать и топать,
сверкая осколками сна,
и дырки на памяти штопать.
И думать: вот и весна!

То снег мешается с дождем, то дождь со снегом.
Весна такая – доживем ли до тепла?
Но каждый раз зима спасается побегом,
топя в потоках мутных белые дела.

Она бела была. Ей дела было мало,
что все изменится, что все – не насовсем.
Но замечталась. Зазевалась. Прозевала.
И белый снег стал черным настом – и осел.

Еще кусается, снежок с дождем мешая,
еще пытается поставить на своем…
Снежок в апреле – неприятность небольшая.
И мы зиме уже надежд не подаем.

Апрель дребезжит водостоком.
Весна, как обычно, права.
Выходит поэзия боком.
Неровною строчкой – слова.

А я и не знаю – ну как мне
звериной тоски избежать?
И падают капли на камни.
И вороны в небе кружат.

Вот и снова снежок невпопад.
Но теперь он надолго не ляжет.
Скоро, скоро грачи прилетят
и скворцам панихиду закажут

по морозам, по лютым ветрам,
по зиме, что советницей статской
разлеглась по горам и дворам.
Ей придется с апрелем считаться.

Апрельский небосвод то войлочен, то ситцев.
То бросит нам снежок, как крошки – голубям.
В предчувствии тепла вдруг сократится мышца,
погонит жизнь по жилам-желобам.

Весна уже вошла в распахнутые двери
и требует, чтоб ей оказан был прием.
Нас не скворец, не грач заставят ей поверить,
а сводный хор синиц и воробьев.

Они орут свою восторженную лажу,
то мажа мимо нот, то путаясь в долях.
…Распустятся вот-вот зеленые плюмажи
на чудом уцелевших тополях.

Хоть ветер не южен – весна задержалась в раю, —
я с птичками дружен. Я их голоса узнаю.
Утрами брожу вдоль немытой, бурливой реки,
и слышу, как птицы поют. Их рулады легки.
И щелкают клювом, в зенит хохолками торчат.
Весна затянулась. Скворцы не выводят скворчат.
А, впрочем, куда им спешить? Скоро будет тепло.
И клювом птенцы скорлупу разобьют, как стекло,
и выйдут на волю, и станут на волю кричать.
А папы и мамы скворчат успокоят скворчат.

Но ветер покамест не южен, и я налегке.
И мусор восторженно кружит по рыжей реке.
А птицы кричат и крылами по воздуху бьют.
Весна задержалась.
Но как эти птицы поют!

…И было мне плохо очень.
А было мне плохо вот как:
очередной мой отчим
стегал тараканов плеткой,
крича им: «Уйдите, падлы!
Не портите наши нервы!»

А снег за окошком падал.
Мне виделся лик Минервы.

А он, ничего не знача,
словами неволил небо.

…Для матери был он – мачо.
А для меня он – не был.

Я на мир смотрю без злобы.
Мир – дешевый аниме.
Кучки снега – не сугробы,
только память о зиме.

Вспоминаю: было дело,
мерзло тело, снег был бел.
Как сдаваться не хотел он!
Многоточие. Пробел.

Я буду жить. И жить я буду так,
как будто я не буду жить иначе.
И надо мной мой колокол заплачет
тогда, когда я обозначу знак.

Я не борюсь, не напрягаю жил,
не вру о том, что правильно, что – ложно.
Я буду жить. Так жить, как раньше жил.
А по-другому жить мне невозможно.

Я буду жить. Почти наверняка
я доберусь до Сциллы и Харибды,
пройду меж ними, налечу на рифы —
и там потонет первая строка.

Она потонет… Но, себе на смену,
вновь Афродитой вынырнет из пены.