Примо Леви - «Я в Берлине. Сидоров»

— Ach, soo… [16] Ах так… (нем.) — сказал наконец Пауль.

— Да, так, — подтвердил Стефан.

Это были последние слова, которыми они обменялись.

Саранецкий не любил долгих церемоний, он свое сделал, значит, все путем, можно уходить. Остальное — забота поручика Стопки, немцы ему доверяют, уважают мундир, вот пусть он и скажет, что делать, что брать с собой и в котором часу завтра выезжать из дома.

Стефан последовал за солтысом с облегчением, хотя и чувствовал: что-то он сделал не так. Только с Паулем все было правильно, и с Эрной, ее лицо попалось ему на глаза в последнюю минуту, и, уходя, он унес его с собой; Эрна как будто раздвоилась: одна осталась там, с мужем, а другая — в нем, и Стефан не мог от нее избавиться, хотя лицо этой, второй, Эрны было лишено выражения и тоже как будто незрячее, похожее на лицо Пауля.

Вышли во двор, ветер облепил их весенней сыростью. Стефан захлопнул за собой дверь.

— Представляешь, — прокричал Саранецкий, — вся деревня ходуном ходит. А Петрушке этот… вот кому обломится! К нему, как в банк, несут.

— А к кому же еще нести?

— Брось! Зато теперь понятно, что он их человек, и нечего ему прикидываться поляком. А ты последи за Люциной, она всю ночь будет туда-сюда шастать.

— Ну и что? Гоняться за ней прикажешь, охотиться за чужим добром? Пускай шастает.

— Дело твое. Пойдем, поглядим на скотинку. Черт, да у тебя полный порядок, постройки все как новенькие. Умели твои немцы хозяйничать. Будь Жив старый Хаттвиг, не одну бы слезу сейчас пролил. А заметил, старуха-то приуныла, неохота уезжать. Похоже, тебе ее жаль.

— Скажешь тоже!

Они вошли в хлев, где стояли пять коров, вол, два теленка, две овцы.

— И скотинки немало. Кабы не я, пришлось бы тебе парочку голов сдать. Когда в Щецин скот отправляли. Знал бы ты, как я с ними ругался! Говорю: не забирайте, у него хозяйство большое, двенадцать гектар, навоз нужен и так далее. Махнули рукой. Ты же знаешь, я любого уболтаю.

— Еще бы! — воскликнул Стефан с неподдельным уважением: он и впрямь восхищался этим человеком, его дьявольской прытью и энергией, хотя не раз так и подмывало посоветовать солтысу, чтоб высоко не залетал — больно будет падать.

Саранецкий подошел к волу, пощупал холку.

— Надо думать, ты не собираешься на воле пахать? Как-то оно не по-польски… Небось, заведешь вторую лошадь?

— Вол быстрее окупится.

— И-и… Это я тебе устрою. Замолвлю словечко в гмине [17] Самая мелкая единица административного деления Польши (до 1954 г.; восстановлена в 1998 г.). , его и спишут. Пошел на обязательные поставки — был вол и нету. Ну как?

Солтыс смотрел на Стефана с явной решимостью добиться своего — как всегда, когда ему чего-то очень хотелось и отказа, он чувствовал, не последует. Взгляд у него был открытый, доброжелательный. Настоящий друг…

— Ну?

— Подумаем, — ответил наконец Стефан, уже понимая: что-то здесь не так, как должно быть.

Они обошли подворье, заглянули в конюшню, потом в ригу, куда ветер норовил прорваться сквозь щели между досок.

— Снял бы ты лучше приводные ремни, — сказал Саранецкий, указывая на молотилку. — Хотя бы главный, от мотора.

— Думаешь, Хаттвиги заберут?

— Нет, конечно! Наши шарят по сараям, прибирают, что плохо лежит. Такой ремень — верные десять тысяч злотых.

В ригу вошел поручик Стопка и сразу направился к бумажным мешкам, стоявшим на току у загородки сусека.

— Цианамид? — деловито спросил он.

— Да, — ответил Стефан.

— Продайте. Мне позарез нужен.

— И мне, — засмеялся Стефан.

Тем временем Хелена в третий раз кинулась к двери, чтобы бежать вниз. Не могла она сидеть в этой комнате, когда трое мужчин внизу заканчивали чертовски важное дело: слышны были их голоса, хлопнула дверь. Теперь, считай, и для нее путь открыт, они там уже разобрались, поставили точку, значит, можно идти. Смело, громко топая по деревянным ступенькам — чтоб никто не подумал, будто она чего-то боится.

Хелена уже почти спустилась в сени, когда из кухни пулей выскочила Люцина, резко, как дикий зверек, повернула к ней голову, сверкнула глазами и, не останавливаясь, влетела в кладовку. В эту самую минуту из-за неплотно закрытой кухонной двери донеслось невнятное восклицание Эрны и затем отчетливый, чеканящий каждый слог голос Пауля:

— Richtig! Hier einzelne Aktion hat keine Bedeutung, das wäre nur Zeitverlust. Es kommt sicher Zeit, wenn man dieses Vieh massenweise ausrotten wird. Nur massenweise, nur massenweise! [18] Правильно! Здесь по отдельности действовать бессмысленно, пустая трата времени. Придет время, когда эти скоты будут массово уничтожены. Только массово, только массово! (нем.)

Хелена заколебалась — ей нестерпимо хотелось еще послушать, но ясно было, что понять она сумеет не много, и потому поспешила выйти из дому; вдогонку ей несся голос Эрны, такие же, как у Пауля, рубленые фразы, словно под ударами тесака разлетающиеся на мелкие кусочки слогов.

Между тем мужчины вышли из риги и направились к воротам.

— Замерзнете, — приветствовал Хелену поручик Стопка, увидев, что она в одном только легком платье.

— Заботу проявляете! — насмешливо, хотя и улыбнувшись с благодарностью, ответила Хелена. — Ничего мне не станется, закаленная. Они нас так закалили, — она кивнула в сторону дома, — что ого-го. Или на мыло, или… — И, не докончив, обратилась к Стефану: — Поговорил с Люциной?

— А зачем? Завтра отправим ее домой, и дело с концом.

— Если она завтра еще будет здесь околачиваться, я ее поганой метлой… клянусь.

— И правильно сделаете, — одобрил Саранецкий.

— Скажите, а что значит «massenweise»? — спросила Хелена у поручика.

— Massenweise? — повторил Стефан. — Ну, в массовом порядке, всем скопом. А зачем тебе?

— Пауль там кричал: massenweise, massenweise.

— Это он, наверно, насчет выселения, — догадался поручик Стопка. — Массовое выселение.

Стефан иногда поглядывал на окна первого этажа, за которыми в глубине комнаты маячили чьи-то тени, и вдруг увидел лицо старухи Хаттвиг. Ему показалось, оно там давно: темное лицо в черном прямоугольнике окна над горшками с геранью, точно старый почерневший от времени портрет, который покойный Хаттвиг выставил напоказ и который теперь уже останется здесь навсегда.

— Бабушка за вами следит, — сказал он, почему-то хихикнув, и повернулся к окну спиной, а повернувшись, почувствовал: то ли спина не его, то ли на плечах у него тяжелый груз.

Теперь они стояли возле ворот, вернее, у калитки, врезанной во въездные ворота, в эту пору года постоянно запертые, скрипящие под напором ветра.

— Ну, сегодня можно спать спокойно, — сказал Саранецкий на прощанье. И добавил, обращаясь к Стефану: — А ты помни: завтра провожаешь их до Лёндека. Ты, Калуский, поручик и Моленда, я попозже подъеду на велосипеде. В час чтобы были в Лёндеке — из деревни надо выехать не позже одиннадцати.