Сергей Бобров - Вертоградари над лозами

Он три года плавал на корсаре,
Он топил купцов и бригантины;
Пил свой джин и спал на жесткой наре
И смотрел как прыгают дельфины.

С черной мачты он кричал кукушкой
Если видел на море француза,
С сорокавосьмифунтовой пушкой
Отбивал он лучшее из груза.

Раз за ними гнался англичанин,
Но корсар отбился в дали скрылся,
Вечер был неясен и туманен, –
И он ночью снова появился.

Абордаж! солнце морских безумий! –
Острым крючьям ядра не препона!
– Победили. Заперли матросов в трюме
И взорвали «Гордость Альбиона».

Радуйтесь, просторы океана,
Этой жертве дымной и богатой
– Оглушили О’Коннеля капитана,
И живого добыли пираты.

Захватили жемчуг Брамапутры,
Шестьдесят бочонков полных эля
И, едва лишь засветилось утро,
Вздернули на рею О’Коннеля.

Но их в гавани одной поймали.
Экипаж приговорили к смерти;
Только пять матросов убежали, –
С стражею дрались они как черти.

Он бежал; в портах ласкал цыганок,
Пропил все – теперь он лишь бродяга;
Он поднялся нынче спозаранок
И идет из города Сант-Яго;

Плачет зори. ка над тихим востоком
И ласкает роса полевую розу; –
Он теперь на бриг поступит коком
И уйдет на дальнюю Формозу.

Он идет, идет простой бродяга, –
И сума его мало весит;
Он идет в Мэриленд из Сант-Яго,
В Мэриленде его повесят

С утра ревели в предместьях.
Нестройные голоса
Кричали, что в ближних поместьях
Пылают луга и леса,

Что нет нам счастья без воли.
Что всякий смеет дышать,
Что в городе нет соли
Что нужно идти умирать,

Что народ не пойдет в пещеры
Искать серебро и ртуть,
А черные револьверы
Пробьют надежный путь.

Воздадим же дикое мщенье
За дикое горе и боль –
Переполнил чашу терпенья
Сжигающий алкоголь!

Кричали толпой, в одиночку,
А у входа в темный подвал,
Один, вскочивши па бочку,
Ломая руки, – звал;

Говорил им: «Братья! братья!
Или стоны везде не громки?
В железные ада объятья
Пусть падут феодалов потомки!

«Мы сами назначим плату.
Забудем черные лямки;
Мы – рассвет, а к злому закату
Смерть придет в родовые замки!

«В дней прекрасных взлетим лазурь мы.
Несказанное станет понятным!
Мы разрушим башни и тюрьмы –
Конец сим позорным пятнам!

«А паркет высокой палаты
Черной кровью весело вощить!
Если нас растерзают гранаты,
Жен, детей мы пошлем на площадь!..»

И вой поднялся неровно
(В эти синие утра огни)
И как волки на стадо овнов,
Гремя, побежали они. –

И ветер хлестал им за ворот
И пел он (голос тоски) –
И вонзила толпа в город
Белоснежные свои клыки

Сброшен твой наряд убогий,
Отдых сладкий приготовь:
Пусть одной с тобой дорогой
Темная идет любовь:

И холодный взор не прянет,
Но, закинув бледный стан,
Он опять дрожащим станет
В новый, сладостный обман.

– Ты спокойно отвратила
Равнодушные глаза,
Радость сердце осветила,
Этой ночью озарила
Радость дикие глаза. –

Пусть приходят – медью черной
Побряцать – и припадать,
Пусть идут стезей покорной
Груди белые лобзать.

Ты играла, ты забыла
Это слабость или стыд!
И коварная, манила,
Улыбалась, уходила
И теперь твой свет избыт!

Ты острей вонзись, терновник!.
Сном забытой тишины:

И последний твой любовник
Ухмыльнется со стены

Вошла угловатой походкой
Как мальчик в этот зал.
Под старой франкской решеткой
Я стоял и ждал. –

И платья огонь лиловый
Плеснул на статуй снега,
И голос ее суровый
Блистал и пел как пурга.

(И стены круговоротом
Потеряли прежний лик.
Перед этим полетом
Немел безумный язык.

(И в зале гас чей-то венчик,
Гас, иссякал, мерцал;
Я был в ее бубне бубенчик,
Я покорно и буйно плясал.)

И, щелкнув пальцами нежно,
Кавалеру сказала она:
– Вы смотрите слишком прилежно,
– Эта фреска скучна.

А он, блеснув ботинком,
Смеясь, уверял ее.
Что только скучным былинкам
Даровано бытие.

И они ушли из зала.
И, внезапно взглянув на меня.
Она ему приказала:
– Сегодня я буду твоя

Кого то хотел забавить
Иль славить (все равно) –
Мне нечего было прибавить,
Когда я прочел его;

Я знал, что он так же думал
И так же не верил как я –
И страсти далекой шумы
Отгадала душа моя:

Осмелился тайно и дерзко
Порочить темную ночь, –
Он – раб золотого гротеска,
Ее – безумную дочь.

И, надев на нее алмазы
И тонкий железный браслет.
Он ей сказал черноглазой.
Что он ее поэт.

Она же в восторге: «– Скиталец!
Вот вещий и робкий знак:
На ткань ночных моих пялец
Возлег ее царственный мрак!

«И праздник мой темный, ясный
Почиет в серебряных иглах:
Ты погибнешь, пловец несчастный,
В ласковых этих волнах!»

И душа его побледнела
Над благословенным путем.
А ее золотое тело
Расцвело диким цветком

Осторожно медный звякал…
Страж недремлющей руки;
Я капризничал и плакал
Обнимая башмачки.

И она как старец некий,
Мудро страсти озлатив,
Стройно опускала веки
Словно паруси в залив.

И смеялась, и простила
Страсти легкие дары;
Тонкий пояс уронила
На пушистые ковры

Все нежные имена
Твоих милых рук недостойны!
И судьба, что тебе суждена
Глубока безмерно и стройно.

И ткни твоих ресниц
Прекрасней бронзы и злата:
Не крылья ли веселых птиц
На светлом лике заката!
– Нет, мы стоим у границ,
Где нет предела, возврата!