Сергей Алымов - Киоск нежности

Солнце гарцевало на панелях белых. –
Солнце призывало: «радости поймай»!..
На подмостках улиц, сплошь заиндевелых,
Солнце разыграло, на Крещенье, Май.

Солнце – не белое… Солнце – червонное! –
Солнце – не зимнее… Солнце весеннее…
Солнышко бухает ландышезвонное,
Громко венчая желанье с волнением. –

Снег разрыхляется в хрупкое кружево…
Кружево льдистое, плача, ломается. –
Девушки томные, грезьте о муже вы!..
Снег валансьенится, снег разрыхляется…

Крыши увенчаны, сплошь, Диадемами. –
Трубы покрыты алмазо-тиарами…
Девы, для юношей будьте Эдемами!.
Близится время безумия парами. –

Сердце онежилось… сердце интимнее…
Сердце исполнено тонкой буколики. –
Грезы изгрызли все хмурости зимние
И кувыркаются, резво, как кролики.

Солнце шампанское всех оянтарило.
Бледные щеки накрасило холода –
Звонким набатом по спячке ударило
И приказало, чтоб было все молодо…

Будьте же молоды – солнцем приказано!.
Будьте пылающи, разве не слышите?! –
Солнцем приказано и пересказано,
И на сугробах топазами вышито…

Льдяные валансьены крыш сосульчато игольчат.
По тротуарам городским иду к Весне я молча…
Капели голос струевой задорно баркарольчат. –

Смешна измятая зима, как старая кокотка…
Деревьев ветки в бугорках – монашеские четки.
«Ложись скорее отдыхать..» кричу зиме я четко. –

Пришел к реке. Река молчит, но сон ее коварен, –
И хоть морозистый закат крикливо киноварен, –
В нем нужный тон цветов весны… он вьюгой не исстарен!

Фиалки муфты разожгли лиловостью весенней.
И в жилах мечутся огни, и нет берложной лени…
И незнакомки бегловзор – пьяней вина сирени.

Часы Весны – сосульки крыш, чем тоньше – счастье ближе..
Гляжу с влюбленною тоской на плачущие крыши
И сердцу, бьющему в набат, не говорю я «Тише…»

У каждой девушки в глазах – весенняя новелла
У каждой женщины в очах – романс душистый тела…
У каждой девушки в глазах – симфония влюбленья.
У каждой женщины в очах – соната обнаженья. –

У каждой девушки в глазах – фиалковые стансы.
У каждой женщины в очах – жасминовые трансы…
У каждой девушки в глазах – нарушенная спячка.
У каждой женщины в очах – любовная горячка…

У каждой девушки в глазах – предчувствие объятий…
У каждой женщины в очах – желание кровати.
И если девушка хранит свою тоску по чуду,
Упрямо женщина твердит: «опять любимой буду!.»

И от сознанья пьяных ласк, у женщины – истома;
Любовь, как страсть и нагота, ей хорошо знакома…
А сердце девушки звенит, как хрупкий севр на камне:
«Любовь весны, тебя я жду и все же ты страшна мне…»

Ты – воздушный,
Непослушный…
Ветровой. –

Ты летаешь,
Нежно таешь,
Над землей.

Ты летишь без ясной цели,
Как мечта…
Мы в ажур твой поглядели
– Красота!.

Тих и нежен
И безбрежен –
Дальни путь. –

Ты, воздушный,
Непослушный,
Вольным будь! –

Ты вся какая то испепеленная,
Тысячегаммная и однотонная…
Твой темп – единственный – каприччиозо
Ты – чернобархатная тубероза. –

Лицом накрашенным, пороком суженным,
Душа дремавшая опять, разбужена.
Ты – наркотическая, кокаинная…
Карминногубая и змеедлинная.

Глаза тиранящее, эскуриальные
Две бездны огненные, костры провальные…
Два черных вестника мучений длительных,
Мучений ласковых и ласк мучительных. –

Ты вся – неверности и ожидания,
Москва и Мексика… Париж и Дания…
Ты – четки, ставшие, вдруг, кастаньетами,
Ты – неожиданность. Ты – Генриэта.

Гноился красный глаз автомобиля,
Пот лошадей впитал твой шевиот.
Мечта на память бешено лепила
Оркестра дробь и дьявольски полет.

Из цирковых я лишь его запомнил,
Зеленого и вызвавшего гул.
Твой рот мгновенно вспыхнул страстью томной.
Гвоздику кто в твой рот тогда воткнул?!.

Зеленый в купол бросил тело четко,
Нарисовав затейный арабеск.
Ты риск пила эстетка-готтентотка,
Вся – диссонанс, безумье и гротеск.

О, ты жила!., я ясно видел это…
Какой экстаз плясал в твоих ноздрях!?.
Твоя душа была тогда раздета,
Преступная монашка Генриэта –
И тот… держал тебя в своих руках!

Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти.
Только тонкие контуры прихотливо-изящные…
Мы себя не втолкнули в расширенные пасти
Непродуманных пошлостей, остротою звенящие.

Мы сидим на окошке у заснувшего домика
И, дымя папироской, созидаем поэмы, –
Два бродящих эксцентрика, два хохочущих комика…
Два ребенка чудесных непогибшей богемы…

На матрацах убийственных спят убийцы эстеток.
Спят уроды храпящие, заплевавшие радость, –
И луна льет шампанское в рты восторженных деток,
Для кого сумасшествие – еще мудрая сладость.

Торопливо светало… проходили китайцы,
Виновато-конфузно двери хлопали клуба,
Я ласкал, словно четки, твои длинные пальцы
И читал, как Псалтырь, потускневшие губы…

Небо было измято, как кровать после оргий…
Облака, излохматясь, разорвались нелепо…
А мы двое сидели в предрассветном восторге,
Еще грезили ночью и к заре были слепы.

Ты лежишь и куришь папироску,
Выпуская за кольцом кольцо,
У тебя измятая прическа
И лицо…

За окном слюнявый день бормочет
Свой рассказ…
Я тебя поцеловал в длинь ночи
Только раз –

Я зову тебя Генри потому что так лучше…
Потому, что ты – мальчик в формах женщины дикой –
Ты – молитва бензоя… Ты – горение пунша…
Ты – монашка Печалка в кабаках Порто Рико…

На душе твоей разных эксцентричностей пятна. –
Ты – Уайльд и мещанство… ты – изыск и нелепость…
Иногда ты ласкаешь задушевно и мятно
Временами пытаешь, но всегда ты – Мазепа.

В твоей близости ближней есть далекая дальность…
На груди у поэта ты – невеста жокея, –
Но твои извращенья освещают банальность,
И в твоих маргаритках расцвела орхидея. –