Семён Кирсанов - Искания

Вычищен в лоск,
    становится конь.
Мери хлыст
    зажимает в ладонь.
    – Боб, винца!

Белой перчаткой
    откинут лоб.
Мери вска−
    кивает в седло:
    – Гоп, ца-ца!

    Цца!
По полю круглому. Гоп!
Конь под подпругами. Гоп!
Плашмя навытяжку. Гоп!
Стойка навыдержку. Гоп!
Публика в хлопанье. Гоп!
Гонит галопом. Гоп!
Мери под крупом. Гоп!
Мери на крупе. Гоп!
    Сальто с седла.
Раз – ап, два – гоп!
    Мери в галоп.

Публика вертится.
    Гоп…
    Гоп…
    Гоп…

Екнуло сердце.
    Кровь…
    Стоп!..
    Крик –
от галерки до плюшевых дамб,
публика двинулась к выходам.

Все по местам! Уселись опять.
Вышел хозяин. Сказал: «Убрать!»

    Зумбай квиль-миль
    толь-миль-надзе…
    Зумбай-кви!..
    Зумбай-ква!..

Завладела
     киноварь
молодыми
     ртами,
поцелуя
   хинного
горечь
   на гортани.

Черны очи –
    пропасти,
беленькая
    челка… –
Ты куда
    торопишься,
шустрая
    девчонка?

Видно,
    что еще тебе
бедовать
    нетрудно,
что бежишь,
     как оттепель
ручейком
     по Трубной.

Всё тебе,
    душа моя,
ровная
   дорожка,
кликни
   у Горшанова
пива
   да горошка.

Станет тесно
      в номере,
свяжет руки
      круто,
выглянет
    из кофточки
молодая
    грудка.

Я скажу-те,
     кралечка,
отлетает
    лето,
глянет осень
     краешком
желтого
   билета.

Не замолишь
      господа
никакою
    платой –
песня спета:
    госпиталь,
женская
    палата.

Завернешься,
      милая,
под землей
      в калачик.
Над сырой
     могилою
дети
   не заплачут.

Туфельки
    лядащие,
беленькая
    челка…
Шустрая,
    пропащая,
милая
   девчонка!

Ты искал
   имен девичьих,
календарный
   чтил обычай,

но, опутан
   тьмой привычек,
не нашел
   своей добычи,

И сегодня
   в рифмы бросишь
небывалой
   горстью прозвищ!

Легкой выправкой
   оленей
мчатся гласные
   к Елене.

В темном лике –
   Анастасья –
лепота
   иконостасья.

Тронь, и вздрогнет
   имя – Анна –
камертон, струна,
   мембрана.

И потянет с клички
   Фекла –
кухня, лук,
   тоска и свекла.

Встань под взмахом
   чародея –
добродетель –
   Доротея!

Жди хозяйского
   совета,
о модистка
   Лизавета!

Мармеладно –
   шоколадна
Ориадна
   Николавна…

Отмахнись
   от них рукою,
зазвени
   струной другою.

Не тебе –
   звучали эти
имена
   тысячелетий.

Тишина!
   Silence! и Ruhig!
Собери,
   пронумеруй их, –

календарь
   истрепан серый, –
собери их
   в буквы серий,

чтобы люди
   умирали,
как аэро,
   с нумерами!

Я хотела
   вам признаться,
что люблю вас,
   R-13!

Отвечаю,
   умилен:
– Я люблю вас,
   У-1 000 000!

Колокола. Коллоквиум
   колоколов.
Зарево их далекое
   оволокло.

Гром. И далекая молния.
   Сводит земля
красные и крамольные
   грани Кремля.

Спасские распружинило –
   каменный звон:
Мозер ли он? Лонжин ли он?
   Или «Омега» он?

Дальним гудкам у шлагбаумов
   в унисон –
он
 до района
     Баумана
         донесен.

«Бил я у Иоанна, –
   ан, –
звону иной регламент
   дан.

Бил я на казнях Лобного
   под барабан,
медь грудная не лопнула, –
   ан, –

буду тебе звенеть я
   ночью, в грозу.
Новоград
   и Венеция
кнесов и амбразур!»

Била молчат хвалебные,
   медь полегла.
Как колыбели, колеблемы
   колокола.

Башня в облако ввинчена –
   и она
пробует вызвонить «Интерна –
   ционал».

Дальним гудкам у шлагбаумов
   в унисон –
он
 до района
      Баумана
          донесен.

Роза, сиделка и россыпь румянца.
Тихой гвоздики в стакане цвет.
Дальний полет фортепьянных романсов.
Туберкулезный рассвет.

Россыпь румянца, сиделка, роза,
крашенной в осень палаты куб.
Белые бабочки туберкулеза
с вялых тычинок-губ.

Роза, сиделка, румянец… Втайне:
«Вот приподняться б и „Чайку“ спеть!..»
Вспышки, мигания, затуханья
жизни, которой смерть.

Россыпь румянца, роза, сиделка,
в списках больничных которой нет!
(Тот посетитель, взглянув, поседел, как
зимний седой рассвет!)

Роза. Румянец. Сиделка. Ох, как
в затхлых легких твоих легко
бронхам, чахотке, палочкам Коха.
Док-тора. Кох-ха. Коха. Кохх…

Расчлененные в скобках подробно,
эти формулы явно мертвы.
Узнаю: эта линия – вы!
Это вы, Катерина Петровна!

Жизнь прочерчена острым углом,
в тридцать градусов пущен уклон,
и разрезан надвое я
вами, о, биссектриса моя!

Знаки смерти на тайном лице,
угол рта, хорды глаз – рассеки!
Это ж имя мое – ABC –
Александр Борисыч Сухих!

И когда я изогнут дугой,
неизвестною точкой маня,
вы проходите дальней такой
по касательной мимо меня!

Вот бок о бок поставлены мы
над пюпитрами школьных недель, –
только двум параллельным прямым
не сойтись никогда и нигде!

О, Картвелия
   целит за́ небо,
пули легкие
   дальше не были.
В небо кинемся
   амхина́гебо,
двинем в скалы
   на взмахи сабли.

Чика красного,
    чика белого,
Чиковани и Жгенти,
   чокнемся! –
Сокартве́лоши
   ми пирве́лад вар! –
Говорю я,
   ко рту рожок неся.

Зноем обдал нас
   город Тби́лиси.
Хорохорятся
   горы го́лубо.
Дождь на Мта́цминде,
   тихо вылейся
и до Ма́йдани
   мчи по желобам…