Семён Кирсанов - Искания

И была
   у Колдуна
дочка малая
   одна –
Kleine Anchen,
   kleine Anchen,
kleine Tochter
   Колдуна.

И скажу я вам – она
в Виртуоза
     влюблена.
Herr
   Amandus Zappelbaum,
вами
   занята она.

Хочет
   Anchen
      под венец,
просит Папу
      наконец:
– Herr
   Коммерции Советник,
уважаемый Отец,
я люблю
   Amandusʼa
       Zappalbaumʼa.
Если я
   не выйду замуж,
то лишу себя
      Ума!

Как завоет
   Fon der Kinder:
   – Эти Глупости
   откинь ты,
Ты уже
   помолвлена
с грозным Духом
   молнийным
Choriambofaxʼoм!
Вытри Слезы,
   Плакса! –
И себя он
   хлопнул по Лбу,
взял, открыл
   большую Колбу,
вынул Пробку
   Дым пошел,
синий,
   складчатый,
        как Шелк“».

– Погоди, товарищ Гофман, не довольно ли стихов нам.
Нет ли здесь у вас «Известий»? Очень хочется прочесть.
Не о том, что вы соврете, а статей и сводок вроде:
«Рабселькор, возврат семссуды, резолюцию, протест…»

Врать постыдно и бестактно. Мы стоим на страже факта,
здесь наш пост и наша вахта (что рабочим до Камен?).
Пыль цветистой лжи рассейте, обоснуйтесь при газете,
где (хотите – поглазейте!) что́ ни слово – документ.

Лишь раздался звук «газету» – дым пошел по кабинету,
зашептали сказотворцы:
– Брик! Брик!
– Бог избавь! –
И во время речи Сени сквозь трубу исчезли тени,
стало ровным сновиденье и растаяла изба.

Зелено,
     сыро
        в тихой долине,
долине Лени,
     и слабо звенит
          в голубом отдаленье
                 звон мандолиний.

В росной траве
       стоят пианино,
домры и скрипки,
и пролетают
     мимо и мимо
          звоны и скрипы.
Все музы́ка занози́ла.
         Сеня пьяный.
Заиграло сонатину
         фортепиано.
Это ведь сентиментальность,
            это ж Диккенс!
Я и слушать не останусь,
           это ж дикость!
Ах, кончайся, ах, кончайся,
            сонатина,
ты семейной скуки Чарльза
            паутина.
Мышь летучая летает
         в пелеринке,
где-то мерзнет, холодая,
          Пирибингль.
Кринолиновые ангелы
         за лампою –
замерзающая Англия
           сомнамбула.
Тише, тише, тише, тише, – домовые на педалях, сонатину оборви,
оборви же, расплети же, вот завыли, напевая – Копперфи-и-и

Сон
  сам
    сел
      в сонм
сов.
  Синь.
До ре ми фа соль ля си.

Кринолиновые ангелы
         за лампою,
замерзающая Англия
         сомнамбула…
Ты семейной скуки Чарльза
            паутина.
Ах, кончайся, ах, кончайся,
            сонатина…
В этот тихий,
    в этот зыбкий
          ход музы́ки
нежной ленью
      наплывает утомленье.
Сеня спит,
    и, словно громы урагана,
набегает
    грохот пальцев барабана…
Зашумели долы
        свинцовой вьюгой,
выскользнула флейта
        тонкой гадюкой.
Пулемет татакает,
       то здесь, а то там он,
фортепьяно топчется
          гиппопотамом.
А медные трубы
        бросили игры –
            желтые львы
                и когтистые тигры.
И снова долина, и Сеня в долине,
           бредет по долине по колени в глине.

Щиплет, щиплет
       ноги снег
(башмаков
      у Сени нет!).
Сене слышен
      тихий смех.
В снеговой белизне
качаются со́ смеху
елочки и сосенки,
сдерживают колики:
– Голенький,
      голенький!
Как тебе не стыдно?
Все у тебя видно! –
Сеня сдерживает прыть
(Хоть листочками прикрыть!),
   и мечты
       башку роят,
мыслями выласканы,
   вся Петровка
        мимо в ряд
пролетает вывесками.

Вот на полках
       легкий ситец.
Покупайте
     и носите,
и колосья
    чесучи
жните,
   руки засучив.
Смотрит Сеня,
       рот разинув,
на сатин
    и парусину.
Издает
   восторга стон,
поглядевши
      на бостон.
А хозяин – чародей
       не чета Мосторгу:
никаких очередей
       и без торгу!
– Отдаю
    без интереса,
одевай,
    галантерейся,
шалью шелковой
        шаля,
соболь,
   котик,
     шиншиля.
Надевай, малыш,
        корсет,
надевай
   белье жерсе! –
Тащат ловкие
      гарсоны
две сорочки
     и кальсоны.
Неглиже,
    дезабилье.
Сеня
  в егерском белье,
на белье –
   четыре майки,
а на майке –
    две фуфайки.
– Мы сейчас
      увяжем вас
в файдешипный
       самовяз!
Денег нечего
     жалеть, –
сверху
   вязаный жилет,
цепь с брелоками
       на брюхе,
черный фрак,
     на шлейках брюки,
туфли лак,
    а сверху боты
изумительной работы. –
Тут хозяин
    лопнул –
        пафф!
Сеня стукнулся,
       упав.
Пуфф!.. –
   и магазин растаял,
в небесах
     платочков стая…
Сеня встал,
     едва дыша:
невозможно
     сделать шаг,
к тесноте
     суконных пут
несомненно
     десять пуд.
И рукав
    нельзя поднять…
   – Западня! –
Хлоп!
   И стукнулся об камень…
  – Я в капкане! –
Сеня в плач
     (хгы-хгы).
          Сеня в рёв:
– С горя лягу я
      в темный ров.
И во рву,
    и во рву
волосы
    изорву.
По каменьям
      кап-кап,
легонький
     и тощий,
на цыплячьих
      лапках
загулял
   дождик.
Расцепил
    кнопки
Сениной
    обновки,
тихо
  и без шуму
распустил
     шубу.
– Сеня,
    не пугайся:
пусть цилиндр
      взмокнет,
развяжу
   галстук,
отнесу
   смокинг. –
Стало легче
     Сене
бежать
  по шоссейной.
Сене
  сны стали
сниться
   яснее…
Голубы
   дали,
широки
   сне́ги.

«КТО НЕ РАБОТАЕТ
         ТОТ НЕ ЕСТ!» –
Однако
встал швейцар,
      освещен подъезд
казино «Монако».
Сияющий зал.
      От ламп круги.
Шарик летит…
     Замирай…
Всю жизнь
    сумасшедшие игроки
записывают номера.
Ползут морщины
        по бледным лбам,
сидят,
    толстовки горбя…
«Nʼest pas la comme ça
   à dout la va banque,
chemin de fer,
      écarté,
         пур-буар».