Семён Кирсанов - Искания

Лицом
   на граненой люстры
            зенит
перевертывается взлет,
и секунду лежит
       и секунду звенит
баллада
   валетовых лет:

«Я должен видеть даму пик
   в атласе и плюще,
которой знак сидеть привык
   вороной на плече.

Вниз головой, вверх головой
   в колоде голубой,
минувших лет эквивалент,
   – Monsieur, так вы – валет?!

В цепи нагрудной блеск камней,
   берет студента – синь.
О дама пик, приди ко мне
   и сердце принеси.

Но в дом развееренных карт
   идет, идет король
и на десяток черных карк
   с плеча глядит орел.

В кустах пиковых путь тернист.
   Сердца горят в лесу.
Удар – бубновой пятерни
   бумажному лицу».

– Спасенья… Дама!.. А!.. – И вот
   игрок, входя в азарт,
меня в клочки с досадой рвет…
   Прощай, Колода Карт!

Сеню обступили:
   – Сыграйте! Сыграйте! –
Мечется Семен
      в человечьей ограде.
В углу
  китаянки и англичанки
руки вымывают
  в звенящем ма-жанге:
никакой пользы
  от камня чужого –
выкинут бамбук,
  объявлено чжоу.
Китаец быстр,
  строит систр.
Янки – по-другому:
  льнет к дракону,
ветер забракован,
  поставит он к
дракону дракона,
  объявит конг.

Думает Сеня:
     вернуться назад?
Или окунуться
     в игру, в азарт?
Сам крупье
     по ковровой тропе
идет,
  предлагает
      место крупье.
– Не сметь уходить!
    Уходить не сметь!
Или играть,
    или смерть! –
Широк на крупье
     костюм леопардий,
лица звериные вокруг.
        (Убьют!)
Сеня предлагает
     шахматную партию.
– Можно шахматную.
        Ваш дебют! –
Черный крупье
   глаз отверз,
восьми пехотинцев
     желты контура:
Тура. Конь. Слон. Ферзь.
    Король. Слон. Конь. Тура.
Друг на друга смотрят четы их:
  Е2 – Е4.
Крупье дорога каждая пядь:
  Е7 – Е5.
Сеня слоном.
     Двинул его
  на С4 с F-одного.
Крупье – конем.
      Ход есть:
  В8 – С6.
Сеня – ферзем.
      Крупье, смотри:
  D1 – F3.
Крупье – слоном идет,
         озверев,
  на С5 с 8F.

За шапку Семен
      взял ферзя,
с F-трех идет,
       форся.
Смотрят все, окурки дымят:
  F7
  + и X [2] В шахматах – мат. !
Побледнел крупье
        обличьем,
с языка
   течет слюна.
Слон в размере
      увеличен,
Сеня вполз
     на слона.
Игроки теснятся.
       – Боже!
слон все больше,
        больше,
           больше,
ширится,
     резиновый,
дым идет
    бензиновый…
Распирает
  стены слон,
стены рухнули –
  на слом.
И Семен,
  башкой к луне,
уезжает
  на слоне.

Семен себя
  торопит,
но вдруг –
  сверкнувший луч,
и поперек дороги
  журчит Кастальский ключ.

Воды все больше
  прибыль,
волны – костяки,
плывут, плывут –
  не рыбы,
плывут, плывут стихи:

«Постой, останься, Сеня,
  будет злой конец.
Проглотишь, без сомненья,
  трагический свинец.

Отец твой кровью брызнет,
  и должен он сгореть.
А, кроме права жизни,
  есть право умереть.

Он не придет к низине,
  поверь мне, так же вот,
как летний лебедь к зимним
  озерам не придет».

– Никогда, никогда
я не думал, не гадал,
   чтоб могла, как В. Качалов,
     декламировать вода! –
      А вода как закачала,
        как пошла певать с начала:

«Эх, калина, эх, рябина,
комсомольская судьбина.
Комсомольцы на лугу,
я Марусеньку люблю.
Дай, любимая, мне губки,
поцелую заново,
у тебя ведь вместо юбки
пятый том Плеханова».

Ах, восторг,
   ах, восторг!
(Пролетела
   тыща строк.)
Ну, а Сеня
   не к потехе,
надо ж быть
   ему в аптеке.
Город блещет
   впереди,
надо ж речку
   перейти.
Но мертвых стихов
   плывут костяки,
плывут, проплывают
   трупы-стихи.

«Отлетай, пропащее детство,
Алкоголь осыпает года,
Пусть умрет, как собака, отец твой,
Не умру я, мой друг, никогда!»

Стихи не стихают…
   – Тут мне погибель,
Как мне пройти
    сквозь стиховную кипень?

Аптека вблизи
   и город вблизи,
а мне помереть
   в стихотворной грязи!

В то время я жил
   на Рождественке, 2.
И слабо услышал
   как плачется Сеня,
вскочил на трамвай,
   не свалился едва,
под грохот колес,
   на булыжник весенний.

И где ужас
   Семена в оковы сковал,
через черные,
   мертвые водоросли
перекинул строку Маяковского:
«год от года расти нашей бодрости» .

И канатным
     плясуном
по строке
    прошел Семен.

В золотой
    блистают
        неге
над людскою
      массою –
буквы
   АРОТНЕКЕ,
буквы
  РНАЯМACIE.
Тихий воздух –
      валерьянка,
Аптечное царство,
где живут,
   стоят по рангам
         разные лекарства,
Ни фокстрота,
     ни джаз-банда,
все живут
    в стеклянных банках,
белых,
    как перлы.
И страною
     правит царь,
        Государь Скипидар,
Скипидар Первый.
А премьер –
      царевый брат
граф Бутилхлоралгидрат,
           старый,
               слабый…

И глядят на них
       с боков
бюсты гипсовых богов,
         старых эскулапов.
Вечера –
    в старинных танцах
с фрейлинами-дурами,
шлейфы
   старых фрейлин тянутся
             сигнатурами.

Был у них
     домашний скот,
но и он
    не делал шкод,
на свободу
     плюнули
ка́псули
   с пилюлями.

– Кто идет?
     Кто идет? –
грозно спрашивает
        йод.
Разевая
     пробку-рот,
зашипел
   Нарзан-герольд.

– Царь!
   – орет нарзанный рот. –
Мальчик Сеня
      у ворот!

Рассердился Скипидар:
   – Собирайтесь, господа!
     Собирайтесь, антисепты!
       Перепутайте рецепты!
Не госсиниум фератум –
вазогеиум йодатум,
вместо йоди и рицини –
лейте тинкти никотини!
Ого-го, ого-го,
      будет страшная месть:
         лейте вместо Н 2О
             H 2S!