Николай Асеев - Избранное

гонит и гнет он тени,
каждый порыв – хула…
Миг – и дрожит в антенне,
пойман тугой кулак!

Галереи балерин –
башни в танце.
Лорелеи перелив:
«Здесь останься!»

Там – у воющих сирен
гребень золот;
волоса их на заре
жгутся в золах.

Дождевые облака
тянет к низу ль?
Их, смотав на кулаках,
движет дизель.

И мельканье паутин
режет пряди;
их извиву на пути
реет радий.

Забежав на самый верх,
на пролетце –
ожидаем: синий сверк
к нам прольется.

Лорелеи перелив,
песни, басни…
В галереи балерин –
в башни бацнет!

Три года гневалась весна,
три года грохотали пушки,
и вот – в России не узнать
пера и голоса кукушки.

Заводы весен, песен, дней,
отрите каменные слезы:
в России – вора голодней
земные груди гложет озимь.

Россия – лен, Россия – синь,
Россия – брошенный ребенок,
Россию, сердце, возноси
руками песен забубённых.

Теперь там зори поднял май,
теперь там груды черных пашен,
теперь там – голос подымай,
и мир другой тебе не страшен.

Теперь там мчатся ковыли,
и говор голубей развешан,
и ветер пену шевелит
восторгом взмыленных черешен.

Заводы, слушайте меня –
готовьте пламенные косы:
в России всходят зеленя
и бредят бременем покоса!

Какую тебе мне лесть сплесть
кривее, чем клюв у клеста!
И как похвалить тебя, если
дождем ты листы исхлестал?

Мы вместе плясали на хатах
безудержный танец щегла…
И всех человеческих каторг
нам вместе дорога легла.

И мне моя жизнь не по нраву:
в сороку, в синицу, в дрозда, –
но впутаться в птичью ораву
и – навеки вон из гнезда!

Ты выщелкал щекоты счастья,
ты иволгой вымелькал степь,
меняя пернатое платье
на грубую муку в холсте.

А я из-за гор, из-за сосен,
пригнувшись, – прицелился в ночь,
и – слышишь ли? – эхо доносит
на нас свой повторный донос.

Ударь же звончей из-за лесу,
изведавши все западни,
чтоб снова рассвет тот белесый
окрасился в красные дни!

Совет ветвей, совет ветров,
совет весенних комиссаров
в земное черное нутро
ударил огненным кресалом.

Губами спеклыми поля
хлебнули яростной отравы,
завив в пружины тополя,
закучерявив в кольца травы.

И разом ринулась земля,
расправив пламенную гриву,
грозить, сиять и изумлять
не веривших такому взрыву.

И каждый ветреный посыл
за каждым новым взмахом грома
летел, ломал, срывал, косил –
что лед зальдил, что скрыла дрема.

И каждый падавший удар
был в эхе взвит неумолканном:
то – гор горячая руда
по глоткам хлынула вулканным.

И зазмеился шар земной
во тьме миров – зарей прорытой…
«Сквозь ночь – со мной,
   сквозь мир – за мной!» –
был крик живой метеорита.

И это сталось на земле,
и это сделала страна та,
в которой древний разум лет
взмела гремящая граната.

Пускай не слышим, как летим,
но если сердце заплясало, –
совет весны не отвратим:
ударит красное кресало!

За годом год погоды года
идут, обернувшись красиво ли, худо ли,
но дух занимает, увидишь когда, –
они пламенеют от собственной удали.

Уездами звезд раздались небеса,
земные, на млечные волости выселясь,
сумели законы глупцам не писать,
устроились стройно без пушек и виселиц.

И дружной волною отбросив в века
земные руины, томились которыми,
заставили зорко зрачки привыкать
к иным облакам над иными просторами.

Взвивайся, песнь о пролетариях,
сквозь ночи сумрачных теорий:
мир прорывая, пролетали их
искроосколки метеорьи!

Разве же это вымысел?
Разве же это хитрость? –
Каждый, корнями выймясь
мчится, искрясь и вихрясь.

С нами
что было –
снами,
рядом
что было –
бредом,
глотку
гложите,
годы,
градом
летите,
груды!

Хмурится Меркурий
бурей,
ярая Урана
рана,
вихритесь, Венеры
эры,
рейте, ореолы
Ориона!

Мы это – над миром
марев,
мы это – над болью
были,
топорами дней
ударив,
мировую рань
рубили!

Глядите ж зорче, пролетарии,
пускай во тьме полеты – немы:
страны единой – Планетарии
грядут громовые поэмы!

Каким-то лучом багровым
промчался по дней покровам;
как неба нагое пламя,
возникнул на жизни хламе;
согнулся, суров и гневен,
скользящим клинком в огне вен;

И струнная дрожь – до свистов
всцвела от его неистовств;
и горло миров визжало,
когда его пеньем сжало;
когда он пришел весь в жалах,
в метаемых дней кинжалах;

И вот, – умирая в хрипах
изломанных в щепки скрипок;
и вот, – отгоревшим шаром
дрожа над жизни пожаром;
и вот, – отгремевшим громом
безвредно брянча над кровом, –
пролился, звеня дождями,
над серых сердец дрожжами;
без длинных, без бьющих молний
стал болью былой безмолвной;
и грохот его горошин
казался – таким хорошим!

Пусть славят весну – чьи мысли
Я снега и холода атаман.

Не буду нежнеть, и стану нежней,
чем память о кинутой в воду княжне,

И я, разрывающий ветер руками,
я сделаюсь света сияющий камень.

Летучие рыбы, летучие мыши,
я воли и воздуха вылечу выше

И ширью восстану, и крыльями длин
лицо мне обрежет мелькающий млин.

Замерзшей в реснице слезе лень
скатиться, и – око кривое
уколешь об острую зелень
лоснящейся вороном хвои.

Я сердце в стальную печать скую:
умчаться на землю камчатскую,
чтоб мысль о тебе покрасивела
на мысах и лысинах Севера,
чтоб смыло с качаемой палубы
усталые милые жалобы,
чтоб призраки скуки и старости
от пара отстали на парусе.

На море Берингово, на море Охотское
я первый певучий, славучий поход скую;
тобой заблиставшую песню умчать скую
на сказочно странную землю камчатскую.