Вадим Шершеневич - Автомобилья поступь

Полсумрак вздрагивал. Фонари световыми топорами
Разрубали городскую тьму на улицы гулкие.
Как щепки, под неслышными ударами
Отлетали маленькие переулки.
Громоздились друг на друга стоэтажные вымыслы.
Город пролил крики, визги, гуловые брызги.
Вздыбились моторы и душу вынесли
Пьяную от шума, как от стакана виски.
Электрические черти в черепе развесили
Веселые когда-то суеверия – теперь трупы;
И ко мне, забронированному позой Кесаря,
Подкрадывается город с кинжалом Брута.

Уродцы сервировали стол. Черти щупленькие
Были вставлены в вазы вместо цветов.
Свешивались рожки и ножки, и хохотала публика,
И хихикало на сливочной даме манто.
Гудел и шумел,
Свистел и пел
Южный ужин
И все пролетало, проваливаясь в пустоту.
Сердце стало замерзать изнутри, а не снаружи.
Я выбежал, опрокинув танцующий стул.
Чтоб укрыться от пронизаний ливня мокрого
Событий – я надел на душу плащ мелочей.
Вязну в шуме города, – в звяканье, в звуканье кинематографа
В манной кашице лиц мужчин и девочек.
А придя домой, где нечего бояться
Облипов щупальцев стоногой толпы –
Торопливо и деловито пишу куда-то кассацию
На несправедливый приговор судьбы

Тонем, испуганная, в гуле спираемом
Инквизиторской пыткой небоскребных щипцов.
Эй, взлетайте на аэро
С ненавистным гаером
К истеричной мазурке нервных облаков.
Небоскребы опустятся. Мы в окна взмечем
Любопытство, прыгающее в наших глазах.
В окне, с мольбою: не зачем-нечем,
Увидим на веревке оскаленный страх.
Под чердаком в треугольник отверстия
Слух наш схватит за руки скелетный лязг,
И тотчас-же поймем вчерашнюю версию
О новом на сатанинских плясок.
А за крышею, выше, где луна-неврастеничка
Прогрызла заматеревший беловатый шелк,
Вы потушите в абсолютном безмолвии личико,
Искаженное от боли шумовых иголок.
На память о взлете сегодняшнем выстругав
Из соседней тучки экзальтированный апрель,
Мы с дикою ирацией признанных призраков,
Вверх тормашками грохнемся вниз, на панель.

Небоскребы трясутся и в хохоте валятся
На улицы, прошитые каменными вышивками.
Чьи-то невидимые игривые пальцы
Щекочут землю под мышками.
Набережные заламывают виадуки железные,
Секунды проносятся в сумасшедшем карьере
Уставшие, взмыленные, и взрывы внезапно обрезанные;
Красноречивят о пароксизме истерик.
Раскрываются могилы и, как рвота, вываливаются
Оттуда полусгнившие трупы и кости,
Оживают скелеты под стихийными пальцами,
А небо громами вбивает гвозди.
С грозовых монопланов падают на-землю,
Перевертываясь в воздухе, молнии и кресты.
Скрестярукий любуется на безобразие
Угрюмый Дьявол, сухопаро застыв.

Взвизгнул локомотив и, брызжа
Паровою слюною на рельсы, проглотил челюстями спиц
Трехаршинные версты. День чахоточный высох,
А вечер, расстрелянный фонарями рыжими,
Вытаращил пучеглазые витрины из под ресниц
Подмалеванных плакатов и вывесок.
Курносых от высокомерия женщин целовал неврастенник –
Электрический свет. Перегнулась над улицей модель,
А вы, связывая переулки в огромный веник,
Расплескали взорную черень на панель.
Я и сам знал, что я слаб, и
Над нами прокаркало летучее кладбище ворон.
Я, культяпая, раздул мои жабьи
Бедра и прыгнул сразу со всех сторон.
Ведь если мое сердце красно, так это же
Потому, что ею бросили совсем живым
В кипящую жизнь, как рака. Изведавши
Кипяток, я шевелю, как клешней, языком тугим.
Шевелю и нахлобучиваю до бровей железную крышу
На канкан моих великолепных и тряских костей,
И в каждом вопле автомобиля слышу
Крик, распятых наукой и людьми, чертей.

Мы поехали с Вами в автомобиле сумасшедшем,
Лепечущем по детски, в Папуасию Краснокожую.
Фонари не мигали оттого, что забыли зажечь их
И погода была очаровательно-хорошая…
Сморщенный старикашка на поворотах с сердцем
Трубил прохожим, и они разбегались озабоченно.
Мы верили во что-то… Ах, всегда нам верится,
Когда мы рядом с испуганной ночью.
По рытвинам
Выйти нам
За ухабы и шлагбаумы
Было легко и весело и, кроме того, надо-же
Уехать из столичной флоры и фауны
И порезвиться экзотично и радужно.
На скалы наскакивали, о пни запинались
И дальше пролетали.
Хохотали
И мелкали мы,
Промоторили
Крематории
И неожиданно, как в вальсе,
В пескучей Сахаре любовались пальмами.
Уехали из Африки и вдруг перед мотором морем
Заиграли дали,
Мы хохотали,
Старикашка правил;
Мы в воду въехали и валом соленогорьким
Захлебнулись и умерли около яви.

Сильнее, звончее аккорд электричества,
Зажгите все люстры, громче напев!
Я пью за здоровье Ея Величества,
Седой королевы седых королев!
Ваше Величество! Жизнь! Не много-ли
Вам на щеки румян наложил куафер?
Скажите лакеям, чтоб меня не трогали:
Я песни спеть Вам хочу в упор.
Пропустите к престолу шута-поклонника!
Сегодня я – гаер, а завтра – святой!
Что-же время застыло у подоконника?
Я его потяну за локон седой!
Время, на жизнь поглядите! Давно она
Песенок просит, а Вы – мертвец.
Выше, размалеванные руки клоуна,
К трону, к престолу, веселый юнец!
Ваше Величество, жизнь бесполая,
Смотрите пронзительней между строк!
Разве не видите там веселые
Следы торопливых гаерских ног?
Сильнее, звончее аккорд электричества!
Жизнь, осклабьтесь улыбкой больной!
К Вам пришел я, Ваше Величество,
Ваш придворный искусный портной!
Грустным вечером за городом распыленном
Когда часы и минуты утратили ритм,
В летнем садике, под разбухшим кленом,
Я скучал над гренадином недопитым.
Подъезжали коляски, загорались плакаты
Под газовым фонарем, и лакеи
Были обрадованы и суетились как-то,
А бензин наполнял парковые аллеи…
Лихорадочно вспыхивали иллюминации мелодий
Цыганских песен и подмигивал смычок,
А я истерично плакал о том, что, в ротонде
Из облаков, луна потеряла пустячок.
Ночь прибежала, и все стали добрыми,
Пахло вокруг электризованной весной,
И, так как звезды были все разобраны,
Я из сада ушел под ручку с луной.

Ночь встала – и месяц плешивый
С вей в траурном танце плывет;
Как бального платья извивы –
Растрепанных тучек полет.
Оркестр трубящий и гулкий
Льет всплавленный гром в синеву…
Вы снова, земля, на прогулке
И снова я рядом плыву.
Как груди огромной и полной
Волненье притяжно-сильней –
Вздымаются пышные волны
Взметенных приливом морей.
Плывем мы, влюбленная пара,
Казбек – словно белый esprit…
Надо тьмущею тьмой тротуара
Созвездий горят фонари.