Анатолий Софронов - Все это было на войне

Немало раз, — припомним-ка, ребята,—
Когда, казалось, нас никто не ждет,
Мы темной ночью постучимся в хату,
И нам хозяйка двери отопрет.

И с плеч винтовки мы опустим наземь,
На лавке длинной снимем сапоги,
За молоком хозяйка в погреб слазит
И скажет нам: «Покушайте, сынки…»

И, может, где-то в городе далеком,
Где мать моя хорошая живет,
В глухую полночь, постучавшись в окна,
Такой, как я, в мой дом легко войдет.

И мать моя его, как сына, встретит,
Поможет снять намокшую шинель,
Свечу рукой дрожащею засветит,
Застелет чистой простынью постель.

Когда врага навеки победим мы,
В боях победу трудную возьмем —
Вернется каждый в городок родимый,
В свою семью, в свой светлый милый дом.

И сколько дней ни будет он в дороге,
Но мать свою увидит вновь боец —
Она обнимет сына на пороге
И скажет лишь: «Вернулся наконец!..»

Стал в деревне на ночь на постой
Полк казачий. В темноте густой
Слышно, как копытом кони бьют,
Как овес невидимо жуют.
Потому деревня Власино тесна,
Что наполовину сожжена,
Ходят часовые из конца в конец.
На столе мигает бледный каганец.
Тени от огарка бродят по стене,
Говорит на печке кто-то в тишине.
Узнают служаки: это говорит
Из Цимлянской Лыков — вечно он не спит.
Говорит неспешно, с хрипотцой, баском:
— Генерал Доватор лично мне знаком;
Из одной станицы, жили базом в баз,
Мы с ним выпивали, может быть, не раз.
Он не то что кум мой, а кумы моей
Братец двоюродный, из одних кровей…
Кто-то возражает: — Он же не казак…
— Что ты понимаешь? Замолчи, дурак!
Ты на свет явился, а я водку пил,
Ты еще женился — я внучат растил.
Что ты понимаешь? Лучше замолчи.
У него папаха из каракульчи,
И усы, как сабли, по бокам висят,
Коль в глаза посмотрит — ты опустишь взгляд.
Видит все, не спрячешь, нечего скрывать,
Если провинился — лучше все сказать.
Что ты понимаешь — «он же не казак»!
Если не казак он, кто же может так
Делать, как Доватор? Что ж, что генерал,—
Он одною кашей с нами сыт бывал.
…Поступил однажды в полк к нам казачок,
Невысокий ростом, из себя — сморчок;
Невысокий ростом, но широк в плечах,
Показалось, будто с огоньком в очах.
Ну и вышло, значит, в тыл нам уходить,
Оккупантов-злыдней до пупков рубить.
Все, как полагается: прорвались, идем…
И Доватор с нами на коне своем.
Долго мы ходили по чужим тылам,
Ворогов рубили. Но однажды нам
Тоже, брат, досталось, но слегка, ей-ей…
Вот тогда из боя убежал Андрей.
Смотрим — под сосною молодец лежит,
Думали — убитый; нет, живой, дрожит.
Словно лист осины, он тогда дрожал…
Смотрим: промеж нами, значит, генерал.
«Что же, — говорит он, — сука, здесь дрожишь?
Ощенился, что ли, что в кустах лежишь?
Кто ты есть — предатель или трус, казак?
Как же так случилось? Ну, скажи нам, как?»
Говорит Доватор, на него глядит.
А Андрей — ни слова, как бычок, молчит.
Говорит Доватор, смотрит мне в глаза:
«Что теперь с ним делать, подскажи, казак?»
В трудные минуты, между прочим, я
Выручал советом — мы же с ним друзья.
Я сказал, как думал: «Наперед нужны
От березы ветки, опосля штаны
Надо снять с Андрея, всыпать под кустом —
Сам он разберется что к чему потом».
«Нет, — сказал Доватор, — не годится так.
Может, не пропащий он еще казак?
Вот что, — вдруг сказал он, — будешь ты со мной,
Где б я ни был. Понял? Будешь ты связной».
Здесь Андрей впервые посмотрел в глаза.
«Есть», — сказал, помедлив, трудно так сказал.
С той поры он всюду, где Доватор, был,
Ну, а это значит — первый в бой ходил.
Будто подменили, стал совсем другой.
Скольких порубал он сам своей рукой!
А однажды ворог из куста стрелял,
Прямо в генерала, значит, замышлял,
Жив Доватор вышел: заслонил связной —
Ранили Андрейку пулей разрывной.
Грудью генерала парень заслонил
И за это орден, значит, получил.
Что ты понимаешь — «вовсе не казак»!
Кто же может сделать, как Доватор, так?
Из одной станицы, жили базом в баз,
Мы с ним выпивали, может быть, не раз.
Он не то что кум мой, а кумы моей
Братец двоюродный, из одних кровей…
Замолкает Лыков, видит — все молчат.
Ходики на стенке не спеша стучат.
…Часовых сменяют в полночь у окна.
Звезды в окна светят, ночь темным-темна.

Вызывает командир полка
Для беседы к штабу казака.
И приходит тот в крестьянский двор.
— Здравствуй, — говорит ему майор,
Руку жмет гвардейцу командир,—
Фронт тебя за доблесть наградил.
Орден Боевого Знамени к лицу
Казаку-гвардейцу Горобцу.
— Ты кубанец?
— Не кубанец, я — донской,
Из станицы из придонской, из Чирской,—
Отвечает, как положено, казак
И не знает, что еще сказать.
Он стоит, как струнка, затаясь,
И смеется, будто не смеясь.
Просит дать майор ему ответ:
— Что ты можешь делать, а что нет?
— На войне?
— Конечно, на войне,
А в «гражданке» для чего ж ты мне…
И садятся оба на крыльце.
Автомат висит на Горобце.
Подбирает Горобец ножны,
Расправляет синие штаны,
Угощает командира табаком,
Опаляет спичку огоньком.
— Что могу я делать на войне?
Что прикажут командиры мне.
Я в разведки дальние хожу,
На снегу январском не дрожу,
На снегу морозном, как в бою,
«Языков» я в полночь достаю.
Их от смерти даже берегу!..
Что прикажут делать — я могу.
— Ну, а не прикажут? Что тогда?
— Не прикажут? Тоже не беда.
Я привык и к тропкам, и к лесам,
Не прикажут — догадаюсь сам.
…Так сидят и курят на крыльце,
Автомат висит на Горобце,
Вьется тихий синенький дымок,
Снег ложится хлопьями у ног.
— Хорошо, товарищ, — говорит майор,—
Что не можешь — не сказал ты до сих пор…
Видя, что беседе не конец,
Отвечает командиру Горобец:
— Не могу?.. А вот что не могу:
Не могу обиды я прощать врагу…
Не могу — где б ни был я — не петь,
Не могу без пользы умереть.
…Поднимается майор с крыльца,
Взор не сводит нежный с Горобца.
— Ты сегодня в бой опять пойдешь
И деревню Гуково возьмешь.
В помощь я даю тебе троих,
Самых что ни лучших, боевых.
— Так возьмешь? — Глядит в глаза ему.
Отвечает Горобец:
— Возьму!

Мы с тобой лозу рубили,
Ой, рубили — пополам…
Мы с тобой одну любили,
Да досталась, брат, не нам.
Не тебе, не мне досталась —
Вышел третий наперед.
Мы опаздывали малость,
А любовь, браток, не ждет.
С той поры мы подружились,
Обожглись мы на одном,
С той поры мы обходили
Хату белую вдвоем.
Обходили за версту
И встречались на мосту.

Мы смотрели: в дождь и в ветер
Там, где тонкий чернотал,
Там Анисью кто-то третий,
Кто-то дерзкий целовал.
Кто-то дерзкий — наш товарищ,
Наш Андрейка Низовой.
Не затронешь, не ударишь:
Наш товарищ — мой и твой.
Мы тогда фасон держали,
Разобиделись навек,
Будто мы его не знали —
Незнакомый человек.
Позабыли об одном:
Ведь нельзя любить втроем.