Абулькасим Лахути - Ветер утра

Мир проснулся. Со всех концов
Слышны зовы простых людей.
С ними слил мой народ свой зов.
Против вражеских злых затей,
За свободу, за хлеб, за кров,
За счастливую жизнь детей,
За содружество всех племен
Встал он, братьями вдохновлен!

В дело мира тот лепту внес,
Кто восстал, чтобы сбросить гнет.
Море целое жгучих слез
Разве мир от войны спасет?
Лишь единство решит вопрос,
Поджигателей с ног собьет,
Лишь разбуженных сил напор
Может войн погасить костер.

Светлый путь мой народ избрал,
Мудрый, мира желает он.
Войн, раздоров пройдет пора,
Будет стан палачей сметен.
Ныне встал богатырь с одра,
Клич его — как набата звон.
За единство людей всех стран
Голос поднял седой Иран!

Темноволосая моя, ты у меня одна.
Не разлучаться бы с тобой — да жизнь ведь не длинна.
Но вечно буду жить в стихах, тебя превозносящих.
Их повторяй, но ты рыдать над гробом не должна.
Жизнь торжествует, за нее мы боремся отважно
И встретим смерть лицом к лицу — она нам не страшна.
И даже полчища скорбей не овладеют нами,
Хотя б вплотную подошли, как темная стена.
Порой к ногам твоим клонюсь покорной головою,
Но и тогда душа моя достоинства полна.
Чтоб свой услышать аромат, приди к моей могиле:
Из праха лилия взойдет, тобой опьянена.
И если собственной красой ты хочешь насладиться,
Знай, в зеркале моей души она отражена.
Когда умру, придут друзья, завяжется беседа,
И памятью моей любви согреется она.
И если спросят: «На земле была ль любовь сильнее?» —
Ответишь: «Не было с тех пор, как рождена луна!»

Под красное знамя, с полвека назад,
В Иране вставал за отрядом отряд.
Я был во главе одного из отрядов,
Мы слали в противника тучи зарядов.
И хоть далеко отошла та пора,
Мне кажется, все это было вчера.
По вольной степи, по бескрайним дорогам
Скакал я тогда на коне быстроногом.
Умел отличать он друзей от врагов,
Меня узнавал он по звуку шагов,
И, на удивленье и малым и старым,
Как пес, шел за мной по дворам и базарам.
А если, ослабив в бою удила,
Я, сшибленный, падал, как мертвый, с седла,
Вкруг землю копытом взрывал он столбами,
Тянул меня нежно за ворот зубами.
Когда ж удавалось мне на ноги встать,
Он ржал, чтобы радость свою передать.
Негаданно шахское войско, бывало,
Скрываясь во мраке ночном, подползало, —
Конь мордой толкал меня, тихо будил:
«Вставай, мол, враги пробираются в тыл!»
Дышал на меня горячо, как из печки,
И, вытянув чуткие уши, как свечки,
Подтягивался, точно лев для прыжка.
Он чуял — опасность была велика.
Меня извещал он ликующим ржаньем,
Что, доблестно справившись с трудным заданьем,
Бойцы возвращаются гордые в стан.
Любимец суровой семьи партизан,
Он смел был и чуток, горяч и понятлив,
Второго такого я встречу навряд ли…
Не раз я испытывал дружбу его,
И Другом назвал я за службу его.

Под натиском вражеских подразделений
Пришлось нам однажды начать отступленье.
Я с группой повстанцев его прикрывал.
Был страшен огня ураганного шквал.
Сказал бы ты: смерть-старуха из сита
Просеивала смертоносное жито.
Меня невредимым неся сквозь огонь,
В передние ноги был ранен мой конь.
Расщеплены были они, как лучины,
И рухнул мой Друг посреди луговины.
Был взгляд его умный ко мне обращен,
Как будто от друга ждал помощи он:
«Избавь от мучений, от тягостной доли,
Живым разорвут меня хищники в поле!»

Мне сердце тогда истерзала печаль,
До боли мне было товарища жаль.
А враг все палил, от успеха зверея.
Проститься с конем надо было скорее.
Я обнял за шею дружка своего,
Прижался щекою я к морде его,—
Уж больше ему по степи не гоняться!
Он сделал усилье, хотел приподняться
И силы опять, как бывало, напряг:
«Пора, мол, не медли, приблизился враг».
Я встал и, команду отдав, отвернулся.
Тот залп по сердцам точно вихрь прометнулся.
Бойцы повернули обратно коней,
Сомкнули ряды свои, тучи грозней,—
И дрогнула осатаневшая свора,
Не выдержав яростного напора.

Уносит подросток бесценную кладь —
Тяжелую связку бумаг.
Скорее! Нельзя ни минуты терять.
Намокла на лбу, закурчавилась прядь,
Все тверже, быстрей его шаг.

Ему секретарь партячейки сейчас
Доверил листовки. Их в срок
На место доставить дал строгий наказ,
Пожал ему руку. В тени хоронясь,
Спешит вдоль оград паренек.

И сразу — погоня. Недаром давно
Добычу выслеживал шпик.
Бежать! Он исполнит свой долг все равно!
Ударила в голову кровь, как вино,
И ветер его б не настиг!

Еще переулок, еще поворот,
Уж близок заветный порог.
Осталось немного — вперед же, вперед!
Но силы иссякли, все кругом идет,
Уходит земля из-под ног.

И вот он лежит на камнях недвижим,
Листовки вокруг размело.
Прохожий старик наклонился над ним,
Сгреб в кучу листовки: «Точь-в-точь мой Селим…
Что с ним приключиться могло?»

Но тут полицейский приблизился вдруг.
Нашелся тотчас старина,
Сказал он: «Падучей страдает мой внук,
К врачу его свел, но проклятый недуг
Не вылечит сам сатана!»

С такими словами, натужась, взвалил
Больного на плечи старик,
К себе перенес, выбиваясь из сил,
Привел его в чувство; и сразу спросил
Тот, вновь обретая язык:

«Где связка? Что сталось — о, горе мне! — с ней?»
И он оглянулся вокруг:
Как все тут знакомо! Жилища бедней
Не сыщешь — беднее, темней и тесней.
Вся утварь — котел да бурдюк.

«Зачем за такие берешься дела? —
Кивая на связку в углу,
Хозяин сказал. — Или жизнь не мила?
И так наша доля, сынок, тяжела.
Лбом хочешь пробить ты скалу.

К чему же ты губишь себя, молодец,
Труда не жалеешь и сил?»
«Хочу, чтоб тебя не терзали, отец,
Чтоб хан не душил, чтоб не грабил купец
Чтоб ты припеваючи жил,

Чтоб век в кабале не страдал наш народ,
Чтоб лямку всю жизнь не тянул,
Беду за бедой не терпел что ни год,
Не гнулся к земле от нужды и невзгод.
Как в знойных песках саксаул.

Коль стонет страна под пятой чужаков,
Смертельно опасен покой
И пагубен страх. Знаю, путь мой суров —
Путь смелых, услышавших партии зов,—
Но жребий почетен такой.

Пойми, настоящий мертвец — это тот,
Кто, родины видя позор,
Молчит, от небес избавления ждет.
А павший в сраженье — тот вечно живет,—
Потомков таков приговор.