Абулькасим Лахути - Ветер утра

«Эй, малый, открой преступленья свои,
Когда провинился и в чем?» —
Окликнул его верховой
И тронул без злобы легонько хлыстом.
Он гневно тряхнул головой
И молвил: «Мое преступленье лишь в том,
Что я из рабочей семьи.

Вскормленный, вспоенный рукой трудовой,
Спросил я: доколе страдать?
Трудом созидается мир,
Но в нем тунеядцам одним благодать.
Нам — труд, а богатому — пир.
Мы сеем, но жатву не можем собрать…
Иной я не знаю вины за собой».

Конвойный другой отвечает ему:
«Но ты, говорят, бунтовщик,
Безбожник, погрязший во лжи,
Поносит законы страны твой язык.
Не путай и прямо скажи:
Иль ты от свободы настолько отвык,
Что любишь изгнанье, побои, тюрьму?..»

«И ты предпочтешь их, коль правду поймешь,
Так вымолвил узник в ответ, —
Закон ваш — трудящихся враг.
В шелка даже пес во дворце разодет,
А труженик голоден, наг.
У знатных людей справедливости нет,
Их добрые речи — приманка и ложь,

Слова в позолоте! И кто их поймет,
Тот многое в мире поймет.
Законы господ — нам беда,
Трудящимся рабство закон ваш дает,
Свободы не даст никогда.
Трудящихся лишь единенье спасет,
Низвергнет навеки насилье и гнет!..»

Цели желанной без друга добиться трудно.
Жить без тебя, моих мыслей царица, трудно.

Можно и льва разъяренного встретить бесстрашно,
Только с очами-нарциссами биться трудно.

Миг с тунеядцем не думай пробыть без ущерба, —
С волком, людей пожирающим, сжиться трудно.

«Крови рабочих не лей!» — богачу закричал я.
Он же: «Без этого мне обходиться трудно».

Шейх одноцветен снаружи, внутри же он пестрый,
С этим ханжой лицемерным водиться трудно.

Тот, в чьей крови заструилась отравою вера, —
Мертв, а известно: от смерти лечиться трудно.

Если ты тверд, Лахути, станет трудное легким.
Лишь недостойный вопит, что трудиться трудно.

По всем дорогам, что вели к столице,
Из деревень
Шагали дети, женщины, мужчины —
Всю ночь, весь день.
А в этот день стоял жестокий холод…
И скорби тень
Легла на землю и людские лица.

Не описать народного смятенья…
Потрясены
Все горестною вестью — и слезами
Глаза полны.
Не в силах примириться с этой смертью
Душа страны.
Боль глубока. Безмерно возмущенье.

Народной скорбью о великом друге
Дышала тьма.
От поступи рабочих, ты сказал бы,
Дрожат дома.
Так скорбно и сурово шли колонны,
Что смерть сама,
Увидев их, отпрянула б в испуге.

Никто в тот день не оставался дома.
И лишь один
Дремал старик, давно не замечавший
Своих седин.
Пустым увидя дом, он вышел в страхе,
Его причин
Не ведая, тревогою ведомый…

Сев у дверей, не все он понял сразу,
Но увидал,
Что в мире небывалое случилось.
Народный вал
Внезапно замер, хор гудков раздался, —
И старец встал,
Послушен сердца тайному приказу.

На пять минут мир преклонил колени…
Но вот затих
Хор голосов фабричных. У прохожих
Спросил старик:
«Скажите, что случилось?» И услышал
Он в тот же миг:
«Как, ты еще не знаешь? Умер Ленин!»

Старик заплакал и упал на землю,
Едва дыша.
От страшной боли, помутившей разум,
Рвалась душа.
Но, видя, что равняют строй партийцы,
Чеканя шаг, —
Воспрянул духом, поступи их внемля.

Гремел оркестр. Бойцы побатальонно,
Плечо к плечу,
Вливаясь в фабрик стройные колонны,
Шли к Ильичу,
Все, движимые волей непреклонной,
Шли к Ильичу…
И колыхались красные знамена.

Увидя буквы РКП на стяге,
Совсем седой
Старик расправил согнутые плечи,
Как молодой.
Услышал он «Интернационала»
Напев родной —
Забилось сердце, полное отваги!..

Он видел молодое поколенье —
Отчизны цвет.
Он видел, старый труженик, надежду
Грядущих лет.
Народ единым и сплоченным видя,
Он крикнул: «Нет!
Ильич не умер… Жив великий Ленин!»

Я рабочий, ты дехкан,
горе мне, беда тебе.
Роют яму шейх и хан
вечно мне, всегда тебе.

Грабят среди бела дня
и тебя, брат, и меня:
Плач и стон достались мне,
голод и нужда тебе.

Бог и царь для бедняков —
только тяжкий груз оков,
Зла от них немало мне,
муки и вреда — тебе.

Если их мы не сметем,
кровь сосущих день за днем, —
Не стереть обиды мне,
не избыть стыда тебе.

Если не сплотимся мы,
с горем не сразимся мы —
Счастье не слетит ко мне,
не блеснет звезда тебе.

Знай, трудами наших рук
все сотворено вокруг.
Все возьмем: заводы — мне,
поле и вода — тебе.

Угнетателей на суд
всенародный призовут;
Сгинуть им — воспрянуть мне,
Ликовать тогда тебе.

Быть свидетелями нам,
нашим трудовым рукам;
Воспевать, о Лахути,
грозный день суда — тебе.

Шейх сказал: «Увы, нет больше веры!»
Я в ответ: «Чего же лучше!»
Шейх сказал: «Народ бунтует серый».
Я в ответ: «Чего же лучше!»

Шейх спросил: «Победу кто одержит?»
Я в ответ: «Рабочих миллионы!»
Шейх сказал: «Падут теперь короны!»
Я в ответ: «Чего же лучше!»

Шейх спросил: «Что будет в ханском замке?»
Я в ответ: «Там будет дом Совета».
Шейх сказал: «Мне горше смерти это!»
Я в ответ: «Чего же лучше!»

Шейх спросил: «Кто сделал мир прекрасным?»
Я в ответ: «Коль не рабочий, кто же?»
Шейх сказал: «Забыли бога, боже!»
Я в ответ: «Чего же лучше!»

Шейх спросил: «Что даст поэт отчизне?»
Я в ответ: «Отдать ей душу рад он».
Шейх сказал: «Не Лахути, Фархад он!»
Я в ответ: «Чего же лучше!»

По сводам трещины раскинули узоры,
И паутины сеть свисает по стене.
Тут пауки живут и змеи роют норы
В глухой и сумрачной и сонной тишине.

Устои разошлись, и ослабели скрепы,
И башня, вниз осев, дала тяжелый крен;
Колонн торжественных и плит великолепных
Обломки давние валяются у стен.

На каждом цоколе, на каждой капители
Блистала надписей тут золотая вязь,
Но изреченья те от дыма потемнели,
И мудрость древнюю покрыли пыль и грязь.

Вот книга ветхая. Заплесневел пергамент.
Сажусь ее листать, в раздумье погружен.
Знакомый вижу я пленительный орнамент,
Стиха певучего ловлю знакомый звон…