Алла Зимина - Стихи

У них служила с крепостных,

Господ не ведала иных,

Сама за Наденькой ходила,

И знала кучу пустяков,

Что берегла, как для царевны,

Что были Наденьке потребны,

От пуговиц до женихов.

«Ну что ж, к молчанью будь готова,

Я расскажу про жениха,

Но это, друг, не ха-ха-ха,

Смотри же, никому ни слова.

Тогда наш Саша был гусаром,

И пил немножко, и играл,

За дамами приударял

И был любимым не задаром.

А Наденька была малютка,

Я в Петербурге с ней жила,

Она, как козочка росла

И всех любила не на шутку.

Потом нас с барыней послали

В деревне новенькой пожить,

И там пришлось лет пять служить,

Пока в Москву мы не попали.

А бедной Наденьке достался

Все тот же серый Петербург,

Он неудобен был и хмур,

Его и Саша наш боялся.

А Надю отдали учиться,

Она попала в институт,

Где только девочки живут,

Но Наде удалось ужиться.

И вот она в семнадцать лет

В Москву приехала весною,

И там сдружилася со мною

И рассказала мне секрет.

О том, что в этом институте

Она на выпускном балу

Услышав о себе хвалу

От молодого шелапута,

Узнать хотела, кто же автор

Сей непонятной похвалы?

И тут же был представлен ей

Один москвич и навигатор.

Он мичман был, служил во флоте.

И так ей голову забил,

Как будто век ее любил

И знал про все, в чем ей заботы.

С тех пор она о нем гадала,

Писала письма каждый день,

И это было ей не лень,

И о свидании мечтала.»

VI

- «Так это он, ее жених?»

Спросила я тотчас же няню.

И услыхала: - «Знать бы ране,

Я б не пеклася так о них.

А тут, я стала почтальоном -

Сама ходила к жениху,

Что жил на Знаменке, вверху,

Носила письма неуклонно.»

- «А он красивый был мужчина?»

Опять спросила я ее.

- «И ты, как Надя, за свое...

Представь, похож на херувима.»

- «А звали как его?» - «Василий

Евграфович... Да что с тобой?»

- «Ну, значит Васька не [любой????]…»

- «Василь Евграфович был милый!»

«Но все же папенька, Богданов,

Нашел другого жениха,

Похожего на петуха

В армейском чине капитана.

Тут Надя подняла шумок,

Кричала! Нон! Не выйду замуж,

Кого люблю, решу сама уж...

И в этот миг — звонит звонок,

И входит он, красивый мичман,

И тут же — маменьке поклон,

И сразу всех пленяет он, -

Жених прекрасный и приличный.

А Наденька, та вдруг упала,

С улыбкой легкой на устах.

И всё решилось впопыхах,

Что свадьба будет, но вначале

Полгода подождать придется, -

Отслужит он на корабле

И очутившись на земле,

К любимой девушке вернется.

На завтра он уехал к морю,

А Наденька не подвела,

Писала письма и ждала,

Надеялась увидеть вскоре.

Но жизнь идет, не как в романе,

Он не писал. А мы узнали,

Что бури пароход сломали

И мичман умер в океане.

Что было дальше — Божья воля,

Жалело Надю пол Москвы,

А доктор говорил - «Увы,

Сошла с ума — такая доля!»

VII

Когда Василий возвратился

Была уж осень на ходу,

Мы не купалися в пруду

И весь пейзаж преобразился.

Роняли ветлы желтый лист,

А сад стоял почти раздетым

И цвел горошек грустным цветом,

И был печален птичий свист.

А мы посели за уроки

И приучали нас писать

Теперь в особую тетрадь

Каллиграфические строки.

Когда же выпал первый снег,

Пришла московская депеша,

И людям надо ехать спешно,

А я была не человек.

Я как всегда, жила с ангиной,

Считали все, что я больна,

И вот, оставлена одна

По этой пакостной причине.

Конечно, чудная Дуняша

Меня отправила в кровать

И запретив совсем читать,

С утра кормила манной кашей.

И я, при «докторе» таком,

Решила бросить вилки, ложки,

Есть как собаки или кошки

Одним ангинным языком.

И вот я суп с трудом хлебала,

Как пес из миски во дворе,

Потом биточки и пюре.

Поставив их на одеяло.

С битками проявила прыть,

Потом рукой пюре ловила.

Изящно жижу проглотила

И захотела страшно пить.

И взглядом поискав графин,

Глаза упали на икону,

Где нарисован в капюшоне

Святой премудрый Серафим.

И тут, о горе, о, тоска,

Я вдруг увидела, что старец

Смотря в глаза мне, поднял палец

И пригрозил издалека.

И я, когда вошла Дуняша,

Чуть не созналась ей во всем,

В грехе содеянном своем....

О, как жалка природа наша!

VIII

Но что же было там, в Москве?

Об этом долго толковали

И постоянно пребывали

В негодованьи и тоске.

В старинном флигеле квартиру

Снимали Наденьке давно,

Ей было это все равно -

Она полна презренья к миру.

За ней ходили две особы,

Кухарка и старик лакей,

Она звала его «плебей»,

Но и гордилась им особо.

Они втроем играли в карты,

Но были дни, когда она

Бывала целый день темна

И поминала Бонапарта.

«Вот это император был,

Ходил по дому в треуголке

И пусть бы в дом забрались волки,

Он их бы саблею убил.

А как он обожал пожары!

Когда горела вся Москва,

Он любовался ей сперва,

Потом и сам поддал ей жару.»

«Наполеон! Наполеон!»

Своим она кричала людям,

«Мы скоро с ним на троне будем,

Не верьте, нет, не умер он!»

И принималась украшать

Себя взволнованная Надя

И делать новые наряды

И всех расходом устрашать.

Но видя склонности к пожарам

Лакей Иван сам спички жег,

Их от хозяйки скрыть он мог

И прятал в разных кулуарах.

И вот зимой, когда хозяйка

Легла спокойно на кровать

О Бонапарте помечтать,

Уселись в кухне, словно стайка

Гусей — кухарка и лакей,

Сосед и старая соседка,

Что было, в сущности, не редко,

Сыграть в картишки, без затей.

И с болтовней, наперебой,

Они так весело играли,

Что совершенно не слыхали,

Что там творилось за трубой.

IX

А там, куда вбежали слуги

Услышав шорохи извне,

Стояла Наденька в огне,

Но не была она в испуге,

А танцевала и горела,

Уже пылал клочок волос,

Огонь подрагивал и рос,

А Надя прыгала и пела.

Тогда, опомнившись, кухарка

Одну из простыней схватив,

Как папа наш на объектив,

Набросила, но было жарко,

Огонь работал сколько мог,

но все швыряли, что попало,

Мантилью, тряпки, одеяло

И Наденьку свалили с ног.

Она в беспамятстве лежала,

Лакей за доктором пошел

И наконец его привел.

А Надя бедная дрожала

И слезы горькие лила.

Вся обожженная насквозь,

Ей много дней страдать пришлось -

Депеша сразу не дошла.

И наконец, в тот день когда

В Москву Богдановы явились,

То Наденька так изменилась,

Что не осталось ни следа

От той, что нашей квартиранткой

У нас в имении была,

Что Маню Манечкой звала

И нарекала интриганкой.

Она совсем иною стала,