Алла Зимина - Стихи

Поступков бьющих на эффект,

А с Вами в море штиль,

И солнце мягче дышит,

И небо небывалой синевы...

Ариша, Ариша, в каждой роли, в каждой роли это Вы,

Ариша, Ариша, в каждой роли, дорогая, это Вы!

Москва, 1960

1

Ночь темна, а кругом белым бело.

Я не знаю, что произошло,

Но страшно мне,

Одной во тьме.

Ах, ах, ах.

Что со мною, что со мной?

Тяжко, тяжко мне одной.

Ах, ах, ах! Ах, ах, ах!

Ожиданье безотрадное

Сердцу острый нож.

Где ж ты, ненаглядный мой,

Скоро ли придешь?

Понапрасну мучиться

Долго-ль буду я.

Видно есть разлучница,

Подколодная змея.

2

Тень моя, замерзает на снегу.

Ждать тебя я больше не могу.

В душе зима,

Сойду с ума...

Ах, ах, ах.

Время нить свою прядет,

Не придет он, не придет.

Ах, ах, ах! Ах, ах, ах!

Ночь лукавая посредница

Вербу наклоня,

Белою медведицей

Смотрит на меня.

Ах, любовь заброшена,

Ветром сметена.

Снегом припорошена,

Подо льдом погребена.

3

Тишина, душу мне не ледени,

Никогда, мы не были одни.

На сердце лед.

Он не придет.

Ах, ах, ах.

Что мне думать, ждать чего?

Ненавижу я его...

Ах, ах, ах,

Он не придет.

Он не придет.

Ах, ах ... ах!

Пришел наконец!

Москва, 1958

Играл оркестр веселый марш, играл веселый марш,

Когда перелетел воздушный шар через Ламанш.

Народ стоял на крышах омнибусов и кафе

И видел, как платком махали братья Монгольфье.

Ах, это шар титан,

Смутил покой Вселенной,

И плакал Ватикан,

И танцовала Вена.

А дамы из-за братьев

Устроили чепе,

И ждали их в объятьях

На мягких канапе.

На суше и на море,

На подушках и в коридоре,

На травке

и на лавке,

на прилавке

и на софе. -

Припев: Так выпьем же, так выпьем же за братьев Монгольфье,

За первых авиаторов отважных Монгольфье.

А кто не пьет, а кто не пьет, тому мы скажем: фэ!

А кто не пьет, тем скажем: фэ!

Опять играла музыка, опять бежал народ,

Мальчишки и торговки лихо вырвались вперед,

Министры, содержантки, гувернантки и рантье,

Швыряли вверх цилиндры, кружева и канотье.

А Блерио сидел,

Как маршал на параде,

А Блерио летел,

На дамочек не глядя.

А дамочки турнюры

Роскошные трясли,

А в Риме все тонзуры

От страха проросли.

И папа - Пий какой-то,

Но не пятый, и не четвертый

С добрым малым, кардиналом

Пожелал им аутодафе...

Припев:

Двадцатый век, двадцатый век, ах, как же ты хорош!

Ты спутника за спутником по космосу ведешь.

И наших космонавтов приветствует Иран,

Берлин, Калуга, Жмеринка, Нью-Йорк и Ватикан.

Все стало на места,

Но нет былой программы

И музыка не та,

И женщины не дамы.

Не знаю кто причиной,

Москва или Париж,

Но только от мужчин их

Нескоро отличишь.

Кто в шортах, кто в брюках зимних,

А кто в курортных невыразимых,

В фуражках, и в тельняшках,

А кто в подтяжках

И в галифе...

Припев:

Москва, 1963

Старушка, Божий одуванчик,

Ей в гроб пора,

Да внук младенчик, вот и нянчит,

Везет с утра.

В движеньи все под этим небом,

Не без причин, не без причин,

То надо ей в ларек за хлебом,

То в магазин, то в магазин, то в магазин.

Сидит за штопкою до ночи,

Встает - чуть свет.

Сначала завтрак зятю с дочкой,

Потом обед.

Шумит и ссорится семейка,

Орет малыш, орет малыш.

Ему подай-ка, да налей-ка!..

Ты бабка спишь, ты бабка спишь, ты бабка спишь.

Вот говорят: у нас построен

Социализм, социализм,

А сердце - старое, больное,

И ревматизм.

Так что ж осталось ей от жизни

Один лишь вред, один лишь вред.

Твердит до ночи телевизор,

Что Бога нет, что Бога нет, что Бога нет.

Давно бы надо ей собраться,

В Господень храм, в Господень храм,

Придется видно причащаться,

Не здесь, а там.

Уже всхрапнув, она вдруг шепчет

Наморщив нос, наморщив нос:

-"На чердаке забыла чепчик,

Спаси Христос, спаси Христос, спаси Христос."

И вдруг, сирень склоняет ветки

К ее ногам, к ее ногам,

А у окна на табуретке,

Спаситель сам.

И говорит Золоторусый

Подсев к огню, подсев к огню:

-"Дай мне твои чулки, бабуся,

Я починю."

Воркута-Москва, 1961

Мне не надо фотографии фамильной,

Я и так припомню всех до одного,

Персонажей из цветного кино-фильма,

Режиссеров детства моего.

Вижу я, как бабушка в гостиной,

Бросив незаконченный пасьянс,

Замурлыкала, присев у пианино,

Посвященный ею дедушке романс.

Припев: On dit: tous passe, on dit: tous passe

Dans notre vie,

Qui nous embrasse, qui nous embrasse

Mon cher amie,

Qui nous embrasse, helas, et je murmure

Adieu l'amour, adieu l'amour.

Дорогая, ты вела меня за ручку

По песочку, в тихом сумраке аллей,

Чтобы в жизнь твоя изнеженная внучка,

Шла дорожкой бабушки своей.

Роза девятнадцатого века,

Милый потемневший натюрморт,

Я беру тебя сегодня под опеку,

Вместе с музыкой старинных клавикорд.

Припев:

Коряжма, 1958

Посв. Андриевским

Жил как-то благородный,

Галантнейший король,

С улыбкой Джиоконды,

С прической эспаньоль.

Была стройна, как пальма,

Жена - Анастаси,

Слыхала часто спальня

Из уст ее - "Мерси".

О, мой король,

О, monsegnor!

Какой размах,

Какой задор.

О, мой король,

Мой Rossignol,

Ляля ляля ляля -

Je vous adore."

Однажды на турнире,

На женщин заглядясь,

он под забор, как гиря,

С коня свалился в грязь.

К балкону королевы

Глаза свои скосил,

Но крикнула без гнева

Ему Анастаси:

-"О, мой король,

О, monsegnor,

Коня и вас

Подвел забор,

О, мой король,

Мой Rossignol

Ляля ляля ляля, -

Je vous adore!"

А жизнь вперед летела,

Меняясь, как пароль,

И вскоре, побелела

Прическа эспаньоль.

И пять зубов осталось,

Поди-ка, укуси,

Но также улыбалась

Madame Анастаси:

-"О, мой король!

О, monsegnor!

Вы для меня

Всегда Тюдор.

О, мой король,

Мой Rossignol,

Ляля ляля ляля, -

Je vous adore!"

Москва, 1959

Однажды старый лесоруб

Бродил в лесу густом,

Разыскивал знакомый дуб

Помеченный крестом.

Был за спиной его топор,

Под мышкою пила.

Шумел и пел счастливый бор,

Черемуха цвела.

Вдруг задрожал могучий дуб,

Как будто грянул гром.

Стоит напротив лесоруб

С пилой и топором.

И дуб сказал: "Он друг мне был,

Его я узнаю -

Мальчишкой здесь лежать любил

Под песенку мою.

Тогда жалел земную тварь

И гнезд не разорял.

Он мог единственный сухарь

Отдать лесным зверям.