Юрий Монарха - Любовь зла. Литературные пародии и избранные стихи

Не так опасны великаны,
Не страшен с гарпиями пир.
Страшны слепой любви вулканы,
Так потрясающие мир.

Свой путь Ясон печально кончил.
Не помогло ему руно.
Убиты дети. И сам кормчий —
Во сне прихлопнуло бревно.

Порой страдаешь нестерпимо
От гименеевых оков,
Что просто страшно быть любимым».
Открыл свой зонт и был таков.

Ведь были времена!
Их прелесть только снится.
Корпускулой слыла
Мельчайшая частица.

Теперь иной навар
Находим в каше знаний —
Частицы вещества
Совмещены с волнами.

Рассудка котелок
Не варит, а дымится.
Проник на кухню строк
Сей дуализм частицы.

И, даже у меня,
На рифмах-коромыслах
Таинственно звенят
Пустые вёдра смысла.

Пусть где-то «и»-квадрат
Есть минус единица,
За то не надо драть,
И заставлять лечиться.

А что такое свет,
И как нам быть с волною,
Ответы даст поэт
Своею головою.

Эйнштейнам веры нет,
Покой им только мнится.
А книжке выйти в свет
И мнимость пригодится.

И тело и волна
Обязаны трудиться.
И вот еще одна,
Исписана страница.

Я свой житейский смысл
В костёр наук сливаю.
И жар холодных числ
Руками загребаю.

Отвечала папе скромно
(он собрался на Восток):
«Привези мне что угодно,
Но не аленький цветок.

Можно перстень многогранный,
Жемчуга крутую нить,
А с чудовищем поганым
Ни за что не буду жить.

Для цветочка есть сестрица.
Мне же страшно жить в беде.
Лучше пиццей отравиться,
Я, ведь, даже знаю где».

Клуша рядом смотрит с лаской
Из-под детского венца:
«Ты, похоже, эту сказку
Не читала до конца!»

Поэт в себе всегда не одинок —
Там равно правят разные стихии.
Средь многих Я есть честность и порок,
Хорошие есть Я, и есть плохие.

Иное Я застенчиво, как Блок.
Не сыгранный герой в любовной драме,
Как голубок забьётся в уголок,
Чтоб тайно грезить о прекрасной даме.

В толпе тех Я есть пылкий Дон Жуан,
Умелый взломщик не замечен в краже,
Властитель дум для вдовствующих Анн
И временно не вдовствующих даже.

Другое Я — идальго Дон Кихот,
Печальный рыцарь для любой идеи.
Сразиться с чёртом он уйдёт в поход,
Оставив без защиты Дульсинею.

Ленивое есть Я, что день-деньской
В компьютере, чтоб не играть словами,
И не писать удушливой волной
О том, как нелегко поэту с теми Я-ми.

Мильоны — в нас, а может, тьмы и тьмы
Различий, мнений и персон нежданных.
Пусть верится с трудом, но с детства мы —
Прибежище для сочетаний странных.

Чей умысел развёл все эти Я
Лучами разными в коварной призме?
Душа стремится к тайнам бытия,
Но как всегда, всё тонет в плюрализме.

И если время пред вратами рая
Сгребёт все Я в один большой венец…
Скажите так… «Душа его родная,
Единство обретает наконец».

Немного выпить. Скука, сгинь!
Лазурь словами полосуя,
Кричать и плакать как Мизгирь,
Схватить за гру́дки чистоплюя!

Где травы полегли в росе,
Вдруг, онеметь от крика в ухо.
«Так это эхо?» — и, присев,
Понять, что в горле стало сухо.

Ещё добавить, чтоб смелей
Топтать тоску, пугать блондинок.
Прохожему за сто рублей
Продать поношенный ботинок.

Ронять язык. На чей-то «Гав!»
Топить стволы в слезах валькирий,
И умилиться, увидав
Сосновых шишек харакири.

Берёзу подпереть плечом,
Под вечер знать, что небо старше
Арбуза, чая с калачом,
Десертных вин и злой корчмарши.

Идти пешком, не знать носков,
И подшофе у дикой ели
Запеть о том, как рыбаков,
Погибших в море, рыбы ели.

С дороги сбиться, а потом —
С репьём на всём по магазинам.
И до утра платить вином,
За зло глазуньи с маргарином.

Так, музы преданный вассал,
Я отдыхал и вдохновлялся.
А как в стихах всё описал,
То — сколько помнится — стеснялся.

Всё затихло, вдруг, кругом.
Ничего не слышу.
Брань прохожих за окном,
Воробьёв на крыше.

Люстра делает круги,
Напугав бабулю,
Но соседи каблуки
Словно в мех обули.

Почему не слышен гром,
Стихла канарейка?
— В аппарате слуховом
Сдохла батарейка!

Если шло стихами
ночью напролёт, утро крепким чаем в небе всё зальёт,
и запахнет мхами
у стволов артрит,
где поэт медведем-шатуном стоит…
В тишину укрылся
сонной головой.
Не поэт — граффити на стене кривой…
Медленно соломкой посмоктал рассвет.
Так бы
и смоктал бы
до скончанья лет…
Но другую пищу
день ему несёт:
у тропы мясистой
яра бутерброд.
Ждут его сегодня,
над громадой рощ
облаков окрошка,
и заката борщ.
Эх! Была бы миска — я б себе налил
этих аппетитных
радужных чернил.
Чу!.. спугнули прозой
крики «Ох!» и «Ай!»,
будто кто на брюки неостывший чай.
Оказалось, в росах,
cлева у моста,
cоловей-разбойник крестит без креста.