Бертольд Брехт - Стихотворения. Рассказы. Пьесы

Губишь ты юных и жаждущих счастья,
А смерти ищущих не отпускаешь из жизни.
Из тех, кто давно уже тлен, многие
Веровали в тебя и с надеждою гибли.

Оставляешь ты бедных в бедности,
Ибо их вера прекрасней твоего неба,
Но всегда они гибли прежде твоего пришествия,
Веруя, умирали, но тотчас делались тленом.

Говорят — тебя нет, и это было бы лучше.
Но как это нет того, кто так умеет обманывать?
Когда многие живы тобой и без тебя не умрут —
Что по сравнению с этим значило бы: тебя нет?

Я волок мой полок из последней силы,
До Франкфуртер Алле дополз едва,
Закружилась моя голова,
Ну и слабость! — я подумал, — о, боже!
Шаг или два — я свалюсь полудохлый и хилый;
Тут я грохнулся оземь всеми костьми, через десять минут, не позже.

Едва со мной приключилось это
(Извозчик пошел искать телефон), —
Голодные люди с разных сторон
Хлынули из домов, дабы урвать хоть фунт моей плоти.
Мясо живое срезали они со скелета.
Но я же еще дышу! Что ж вы смерти моей не подождете!

Я знавал их прежде — здешних людей. Они сами
Приносили мне средство от мух, сухари и сольцу,
И наказывали ломовику-подлецу,
Чтоб со мной по-людски обращался жестокий возница.
Нынче они мне враги, а ведь раньше мы были друзьями.
Что же с ними стряслось? Как могли они так страшно перемениться?

Не пойму я — в силу каких событий
Исказились они? Я себе задаю вопрос:
Что за холод прошиб их, что за мороз
Простудил их насквозь? Озверели, что ли, от стужи?
Поскорей помогите же им, поспешите,
А не то такое вас ждет, что даже в бреду не придумаешь хуже.

Хоть и вправду снег разъел мне кожу
И до красноты я солнцем продублен.
Говорят, что не узнать меня, ну что же!
Кончилась зима — другой сезон.

На камнях спокойно он разлегся,
Грязь и тина на башке растут,
Звезды, что начищены до лоска,
Знать не знают, толст он или худ.

Вообще созвездья знают мало,
Например, что он изрядно стар.
И луна черна и худощава стала.
Он продрог на солнце и устал.

Ах, на пальцах черных толстый ноготь,
Лебедь мой, не стриг он и берег,
Отпускал, не позволяя трогать.
Лишь просторный надевал сапог.

Он сидел на солнышке немного,
В полдень фразу он произносил,
Вечером легчало, слава богу,
По ночам он спал, лишившись сил.

Как-то хлынула вода, зверье лесное
Исчезало в нем, а он все жрал,
Воздух жрал и все съестное.
И увял.

В понедельник стало полегче старой,
И всем на диво она поднялась.
Грипп ей казался небесной карой.
Она с осени высохла и извелась.

Два дня ее не отпускала рвота.
Она встала буквально как снег бела.
Продукты в запасе, но есть неохота.
И она один только кофе пила.

Теперь она выкрутилась. Рановато
Петь над нею за упокой.
От своего орехового серванта
Она не спешила — вон он какой,

Пускай червяк в нем завелся, а все же
Старинная вещь. О чем говорить!
Она его жалела. Спаси его, боже.
И стала еще раз варенье варить.

И она купила новую челюсть.
Когда есть зубы, иначе жуешь.
К ночи, когда себе спать постелешь,
Их в кофейную чашку уютно кладешь.

Письмо от детей ее не волнует,
Но о них она будет бога просить.
А сама еще с богом перезимует.
И черное платье еще можно носить.

В ночь ее первых родов
Стояла стужа. Но после
Она совершенно забыла
Про холод, про дымную печку в убогом сарае.
Про то, что она задыхалась, когда отходил послед.
Но главное — позабыла она чувство стыда,
Свойственное беднякам:
Стыд, что ты не одна.
Именно потому это стало казаться в позднейшие годы большим торжеством,
Со всем, что подобает.
Пастухи прекратили свои пересуды.
Позже, в истории, стали они королями.
Студеный ветер
Стал ангельским пением,
А от дыры в потолке, сквозь которую дуло снаружи,
Осталась звезда, глядевшая вниз.
Все это
Исходило от лика сына ее, который был легок,
Любил, когда пели,
Приглашал к себе бедняков,
И привычку имел жить среди королей
И ночью видеть звезду над собой.

В рождественский вечер холод лют,
И мы сидим здесь, бедный люд,
Сидим в холодной конуре,
Где ветер, словно на дворе.
Войди, Иисусе, на нас взгляни,
Ты очень нам нужен в такие дни.

Сидим кружком и ждем зари,
Как басурмане и дикари.
Снег ломит кости, как болесть,
Снег хочет к нам в нутро залезть.
Войди к нам, снег, без лишних слов:
Не для тебя небесный кров.

Мы нынче гоним самогон,
И он горяч, как сам огонь,
Нам станет легче и теплей.
Гуляет зверь среди полей.
Войди к нам и ты, бездомный зверь,
У нас для всех открыта дверь.

Лохмотья сунем мы в очаг,
Огонь согреет нас, бедняг,
Но только эта ночь пройдет,
Нам руки холодом сведет.
Входи к нам ветер, уже рассвет,
Ведь и у тебя отчизны нет.

Слышу я: скончался тот преступник.
И когда совсем закоченел он,
Оттащили в «погреб без приступок»,
И осталось все, как прежде, в целом:
Умер только лишь один преступник,
А не все, кто занят мокрым делом.

Мы освободились от бандита,
Слышу я, и не нужна здесь жалость,
Ведь немало было им убито.
Ничего добавить не осталось.
Нет на свете этого бандита.
Впрочем, знаю: много их осталось.