Бертольд Брехт - Стихотворения. Рассказы. Пьесы

Обратите внимание также
На его серьезность и на тщательность его имитации. Он сознает,
Что от его точности зависит многое: избежит ли невинный
Кары и будет ли вознагражден
Пострадавший. Посмотрите,
Как он теперь повторяет то, что он уже однажды проделал. Колеблясь,
Хорошо ли он подражает, запинаясь
И предлагая другому очевидцу рассказать о тех
Или иных подробностях. Взирайте на него
С благоговением!
И с изумлением
Заметьте еще одно: что этот подражатель
Никогда не растворяется в подражаемом. Он никогда
Не преображается окончательно в того, кому он подражает. Всегда
Он остается демонстратором, а не воплощением. Воплощаемый
Не слился с ним, — он подражатель,
Не разделяет ни его чувств,
Ни его воззрений. Он знает о нем
Лишь немногое. В его имитации
Не возникает нечто третье, из него и того, другого,
Как бы состоящее из них обоих, — нечто третье, в котором
Билось бы единое сердце и
Мыслил бы единый мозг. Сохраняя при себе все свои чувства,
Стоит перед вами изображающий и демонстрирует вам
Чуждого ему человека.

Таинственное превращение,
Совершающееся в ваших театрах якобы само собой
Между уборной и сценой: актер
Оставляет уборную, король
Вступает на подмостки, то чудо,
Посмеивающимися над которым с пивными бутылками в руках
Мне столько раз случалось видеть рабочих сцены, — это чудо
Здесь не происходит.
Наш очевидец на перекрестке
Вовсе не лунатик, которого нельзя окликнуть. Он не
Верховный жрец в момент богослужения. В любую минуту
Вы можете прервать его: он ответит вам
Преспокойно и продолжит,
Побеседовав с вами, свой спектакль.

Не говорите, однако: этот человек
Не артист. Воздвигая такое средостение
Между собой и остальным миром, вы только
Отделяете себя от мира. Если вы не называете
Этого человека артистом, то он вправе не назвать
Вас людьми, а это было бы куда худшим упреком. Скажите лучше:
Он артист, ибо он человек. Мы
Сможем сделать то, что он делает, совершенней и
Снискать за это уважение, но то, что мы делаем,
Есть нечто всеобщее и человеческое, ежечасно
Происходящее в уличной сутолоке, почти столь же
Необходимое и приятное человеку, как пища и воздух!
Ваше театральное искусство
Приведет вас назад, в область практического. Утверждайте, что наши маски
Не являются ничем особенным, это просто маски.

Вот продавец кашне
Напяливает жесткую круглую шляпу покорителя сердец,
Хватает тросточку, наклеивает
Усики и делает за своей лавчонкой
Несколько кокетливых шажков, показывая
Замечательное преображение, которое,
Не без помощи кашне, усиков и шляп,
Оказывает волшебное воздействие на женщин. Вы скажете, что и наши стихи
Тоже не новость: газетчики
Выкрикивают сообщения, ритмизуя их, тем самым
Усиливая их действие и облегчая себе многократное
Их повторение! Мы
Произносим чужой текст, но влюбленные
И продавцы тоже заучивают наизусть чужие тексты, и как часто
Цитируете вы изречения! Таким образом,
Маска, стих и цитата оказываются обычными явлениями, необычными же:
Великая Маска., красиво произнесенный стих
И разумное цитирование.

Но чтобы не было никаких недоразумений между нами,
Поймите: даже когда вы усовершенствуете
То, что проделывает этот человек на перекрестке, вы сделаете меньше,
Чем он, если вы
Сделаете ваш театр менее осмысленным, менее обусловленным событиями,
Менее вторгающимся в жизнь зрителей и
Менее полезным.

О радость начала! О раннее утро!
Первая травка, когда ты, казалось, забыл,
Что значит зеленое! Радость от первой страницы
Книги, которой ты ждал, и восторг удивления!
Читай не спеша, слишком скоро
Часть не прочтенная станет тонка!
О первая пригоршня влаги
На лицо, покрытое потом! Прохлада
Свежей сорочки! О начало любви!
И отведенный взгляд!
О начало работы! Заправить горючим
Остывший двигатель! Первый рывок рычага
И первый стрекот мотора! И первой затяжки
Дым, наполняющий легкие!
И рожденье твое,
Новая мысль!

Критическое отношение
Некоторые считают бесплодным.
Это потому, что в государстве
Ихней критикой многого не достигнешь.
Но то, что считают бесплодной критикой,
На самом деле слабая критика. Критика оружием
Может разгромить и государство.

Изменение русла реки,
Облагораживание плодового дерева,
Воспитание человека,
Перестройка государства —
Таковы образцы плодотворной критики
И к тому же
Образцы искусства.

Спектакль окончен. Сыграна пьеса. Медленно
Опорожняется вялая кишка театра. В своих уборных
Стирают румяна и пот пройдошистые продавцы
Смешанной в спешке мимики, сморщенной риторики. Наконец
Освещение сходит на нет, которое жалкую
Разоблачало халтуру, и погружается в сумерки
Прекрасная пустота поруганной сцены. В пустом,
Слегка еще дурно пахнущем зале сидит наш добрый
Драмодел, ненасытный, пытается он
Вспомнить все про себя.

Крысолов из города Гамельна —
Это в Гамельне знает любой —
Он тысячу, если не больше, детей
Своей дудкой увлек за собой.
Он долго играл, их сердца смутив, —
Это был превосходный мотив.

Крысолов из города Гамельна,
С малышами пустился он в путь,
Чтоб место для них на земле подыскать
Поприличней какое-нибудь.
Он долго играл, их сердца смутив, —
Это был превосходный мотив.

Крысолов из города Гамельна,
А в какие он вел их места?
Но дети взволнованы были меж тем,
И, по-видимому, неспроста.
Он долго играл, их сердца смутив, —
Это был превосходный мотив.

Крысолов из города Гамельна,
Когда вышел из города он,
Отменной игрою своей, говорят,
Он и сам уже был покорен.
Я долго играю, сердца их смутив, —
Превосходный это мотив.

Крысолов из города Гамельна,
Далеко не сумел он уйти —
Он сбился с дороги, в горах заплутав,
И вернулся к началу пути.
Слишком долго играл он, сердца их смутив, —
Слишком был превосходен мотив.

Крысолов из города Гамельна
Был повешен, все знают о том,
А все же о дудке, о дудке его
Говорилось немало потом.
Он долго играл, их сердца смутив, —
Это был превосходный мотив.

Когда третья зима всемирного кризиса наступила,
Крестьяне под Нивалой валили лес, как обычно.
И, как обычно, низкорослые лошадки
Волочили бревна к реке, но в этом году
Они получили за бревно всего пять финских марок, то есть столько,
Сколько стоит кусок мыла. Когда наступила четвертая весна всемирного кризиса,
Были проданы с молотка дворы тех, кто не уплатил осенью налогов.
Те же, кто уплатил, не могли купить овса лошадям,
Необходимым для всех работ — полевых и лесных, —
И у лошадей торчали ребра, чуть ли не протыкая
Шкуру, лишенную блеска. И тогда пристав из Нивалы
Пришел к мужику Руусканену на поле и сказал
Важно: «Разве ты не знаешь, что есть закон,
Воспрещающий мучить животных. Взгляни на твою лошадь. Ребра
Торчат у нее из-под шкуры. Эта лошадь
Больна, ее надо зарезать».
Сказал и пошел. Но три дня спустя,
Проходя мимо, он снова увидал Руусканена
Со своим тощим конем на своем крохотном поле, словно
Ничего не случилось, и не было закона, и не было пристава.
Озлясь,
Он послал двух жандармов с строжайшим приказом
Отобрать у Руусканена лошадь и
Немедленно отвести подвергавшееся издевательствам животное
К живодеру.
Жандармы же, волоча за собой лошадь Руусканена
По деревне, увидели, когда оглянулись,
Что из всех домов высыпают крестьяне и бегут
Следом за лошадью, и на краю деревни
Они неуверенно остановились, и крестьянин Нисканен,
Смирный мужик, приятель Руусканена, высказал предложенье:
Соберут они, дескать, всем миром, немного овса
Для этой лошади, и тогда ее резать не надо.
Так что жандармы привели к животнолюбивому приставу
Не лошадь, а крестьянина Нисканена, носителя радостной вести,
Спасительной для лошади Руусканена. «Слушай, пристав, —
Так он сказал, — эта лошадь не больна,
Она просто не ела, а Руусканен
Без своей лошади с голоду помрет. Зарежь его лошадь,
И вскоре придется зарезать хозяина. Так-то вот, пристав».
«Как ты со мной говоришь? — сказал пристав. — Лошадь
Больная, закон есть закон, и потому ее зарежут».
Угрюмо вернулись
Вместе с Нисканеном в деревню оба жандарма,
Вытащили у Руусканена из конюшни лошадь Руусканена,
Собрались волочить ее к живодеру, но,
Подойдя к краю деревни, увидали, что там пятьдесят
Мужиков стоят, как гранитные глыбы, и смотрят
Молча на обоих жандармов. Молча
Оставили оба клячу у края деревни.
По-прежнему молча
Крестьяне Нивалы повели клячу Руусканена
Назад, в конюшню.
«Это мятеж!» — сказал пристав. Через день
Поездом из Оулу прибыло десять жандармов
С винтовками — в Нивалу,
Окруженную цветущими полянами, чтобы только доказать,
Что закон есть закон. В этот день каждый
Мужик снял с гвоздя, вбитого в чистую стену,
Ружье, висевшее рядом с ковриком,
Где вышиты были изречения из Библии, — старое ружье,
От гражданской войны 1918 года. Оно было выдано
Против красных. Теперь
Его повернули против десяти жандармов
Из Оулу. Уже в тот же вечер
Триста крестьян, пришедших из многих окрестных
Деревень, окружили дом пристава
На холме близ церкви. Несмелой походкой
Вышел пристав на крыльцо, поднял белую руку
И сладко заговорил о лошади Руусканена, суля
Оставить ее в живых, но крестьяне
Говорили уже не о лошади Руусканена, — они требовали
Прекращения продаж с молотка и отмены
Налогов. Напуганный до смерти,
Пристав побежал к телефону, потому что крестьяне
Забыли не только о том, что есть закон, но и о том,
Что есть телефон в доме пристава, и он передал
В Хельсинки ко телефону свой вопль о помощи, и в ту же ночь
Из Хельсинки, столицы, на семи автобусах
Прибыли двести солдат, вооруженных пулеметами, во главе
С броневиком. И эта военная сила
Одолела крестьян — их пороли в Народном доме.
Суд в Нивале приговорил зачинщиков
К полутора годам тюрьмы, чтобы в Нивале был
Восстановлен порядок.
Изо всех виновных
Была помилована только лошадь Руусканена
Вследствие личного вмешательства государственного министра,
На основании многочисленных петиций.