Фернандо Пессоа - Тень над рекою. Антология экзистенциальной лирики

Так темнота прибывает, словно в каналах вода,

И заставляет опять отсчитывать все с нуля.

И заостряется смысл, и становится тонкой иглой,

Глубоко зарытой в шуршащий, колючий стог.

Лишь наползающий сон снимает за слоем слой

С плотных напластований, разматывает клубок

Искривившегося пространства. Маковое зерно

Становится мерой веса. Вода отражает звук.

Все, что под этим небом, — спутано, разорено,

Сделалось безымянным и сразу отбилось от рук.

Близость растрепанной бездны внушает пещерный страх.

Луч пробивается, сизые тени разворошив.

Млечная пыль оседает на дрожащих сухих кустах.

Прошлая жизнь проступает, и знаешь: пока ты жив,

Ночь — это то, что шуршит, то, что еще течет,

То, что смешивает по капле сознание и отказ

От всяческого сознания, то, что меняет отсчет

И уплывает в безвременье, как всегда, отступаясь от нас…

Так, как тысячу лет назад, торжествует над нами ночь.

Акциденция или субстанция — кто ее разберет?

Лишь короткая мысль промелькнет и сразу умчится прочь,

Осветив на мгновение вязкий, вечный круговорот.

Скупа природа: снега у нее

Зимой не выпросишь. Лишь резкий ветер

Да слякоть, да случайности, да сумрак,

Да облака белесых фонарей,

Когда один в толпе, еще не поздно

И некуда идти...

Лишь вспыхнет время

На световом табло, и незаметно

Часы и дни проходят в отчужденье,

Холодные от скупости судьбы.

Все то же, только леденеет слякоть

И шаг скользит, не находя опоры,

И видишь: поздний час и резкий холод,

Как часовые или санитары,

Меняются на световом табло...

Отстраняясь от темноты,

Таящейся внутри любого из нас,

Под утро надеясь на чудо, ближе к полудню

Примиряясь с тем, что есть и было вначале,

Смотришь на грязно-табачный, истоптанный снег

И почти без обиды

Слышишь, как ветер скрипит по железу:

Так и нужно жить!

Тягучим похмельем в чужом пиру

Хвастаться незачем! Хватит уже и того,

Что ты приходишься впору сумеркам, переменной

Облачности, вечному расписанью,

По которому открываются двери контор,

Чернеешь точкой,

В толпе, текущей по подземному переходу,

Как любой другой.

Каково от шести до семи,

Перед этим почти до конца опустев,

Наполняться верой в тождество или сходство

С огнями и слухами, делаясь столь же безличным,

Как и они? ― Сам бы так ни за что

Не сумел бы придумать!

Не убеждают подробности. Замысел непонятен,

Да и неясно ― чей...

В шерстяных вечерах, в петлях ворсистого дыма,

Пока прогреваются гулкие батареи

И чай отдает банным самодовольством

И запахом вечного опозданья,

Любая мелочь кажется необратимой.

Сумерки засорены отговорками, вроде:

“Ну и пусть”, “все равно”, “ не больно-то и хотелось”,

Углекислым бессилием, сонливой тягой к покою

Заполняется лишний час... Переходим на зимнее время.

Вот и пора по домам. Время ― начало второго.

Пахнет плесенью хлеб и ацетоном вино.

Смех застревает в дверях. Дальше ― темно и сурово.

Снег скрипит на ходу. Холодно. Пусто. Темно.

Нас уже словно и нет. Улицы. Звезды. Сугробы.

Вот и пора расходиться. Ночь в опустевшем кругу.

Нет ни родства, ни приязни, ни сожалений, ни злобы.

Каждый ― сам по себе. Каждый ― лишь тень на снегу.

Какими бы целями

Ни объяснял постоянную тягу к разъездам,―

Промозглым утром

Остановишься здесь и дорога сойдется клином

На узком лесу, на заболоченной заросли

Между шоссе и морем.

Ближний берег

Местом казни когда-то

Был и местом изгнанья хочет казаться.

Короткого лет ему не хватило

Для перемен. Напустит хвойной суровости,

Застынет грибным мелколесьем.

Совсем немного ―

Станет еще холоднее и проще,

И до начала весны на ветру обнажится

Вся неделимость и подлинность мира,

Вся беспощадность жизни...

Уснешь, проезжая Химки, проснешься около Саблина.

Дня три, как провел в отлучке, но вечно одно и то же:

Течет сгущенное время замедленно и расслаблено,

И руки успели привыкнуть к вагонной утренней дрожи.

Как в музыке, правят повторы, а радость приносят лишь паузы.

И ты уподобился флейте. фаготу, кларнету, гобою...

Приятен широкий пробел, просвет от Фонтанки до Яузы,

Но, кажется, даже дорога еще поиграет с тобою.

Меняясь по разным причинам, а чаще ― от случая к случаю,

Цепляешься за привычки, хотя и они надоели.

Казалось, себя самого выводишь, как ноту тягучую,―

Чужой и случайный мотив получился на самом деле.

Вплавь или, лучше, во сне,

А, вернее всего, и во сне, и вплавь,―

Пересекаешь плотное, пропахшее хлором время.

Отчетливый сон или неясная явь

Протекает в какой-то замкнутой, жесткой системе,

Не сочетаясь ни с чем во вне.

В трубах журчит вода.

Журчит и плещет о кафельные края

Освещенного, но почему-то пустого бассейна.

Как ледяная струя,

Слишком жестко и слишком прямолинейно,

Течет неосознанный страх, из глубины, непонятно куда.

Так, словно ткацкий челнок,

Снуешь вперед и назад.

Пахнет хлором, Дрожат натянутые канаты.

Лампы дневного света висят.

Стекла холодным паром объяты.

Никак не можешь отбыть какой-то урок.

Спишь, но при этом сквозь сон

Пытаешься вспомнить или понять,

Почему не южное море и не речная заводь

Снятся, словно только вперед и вспять

Осталось плыть, и ничего невозможно исправить,

Словно и век, в основном, уже завершен.

Поскольку на ветру не прикурить,

Зайдешь в чужой подъезд, захлопнешь дверь,

На полутемной лестничной площадке,

Поблизости от ржавой батареи,

Задержишься на несколько затяжек...

Подумать только ― большего покоя

И большей, судя по всему, свободы

И не бывает, разве что во сне.

Еще и то прекрасно, что нашлось

Пять-шесть минут и можно не спешить...

В конечном счете, тем и хороша

Оставшаяся жизнь, что есть минуты,

Когда тепло, когда никто не видит

И рано выходить под мокрый снег.

А начинал со многого, как все.

Замахивался чуть ли не на вечность

И ждал, что все исполнится... Смешно...

Столько всего пропустил, что мог бы остаться

На вторую жизнь, но все еще переводят

В очередной возраст, хотя не дается задача,

Условия непонятны, и, может быть, в них опечатка.

Пока ― тяжелеет воздух, дело к дождю. А, впрочем,