Ирина Валерина - Сказочки без границ [СИ]

А у нас, представляешь, на окнах сменили решётки —
вместо ржавых всегдашних поставили в жёлтую клетку,
от сома-санитара воняет, как водится, водкой,
я терпеть не могу его жадные пальцы и слизкое «детка»
Знаешь, небо отсюда всё чаще и чаще лишь кажется,
и я очень скучаю — по яркой вуали закатов,
но увидеть их после таблеточной
гадостной кашицы нереально.
Я сплю.
Санитары ругаются матом.
Принеси мне конфету… забыла, какие мне нравятся,
помню только, что яркие синие фантики…
Ты старательно прячешь глаза…
Да, уже не красавица,
так и этот уездный дурдом —
не обитель романтиков.
Кстати, Кролик вернулся.
Ну что ты, я видела ясно:
и жилет, и цилиндр,
и манишку, и смятые брюки.
… Нет, не нужно врачу!
Он, ты знаешь, ужасно развязный,
улыбается гадко в усы…
у него… слишком зябкие руки.
Ну, конечно, ты очень спешишь,
да, я всё понимаю —
мир реальный живёт по часам,
да ещё по дресс-коду.
Я подумала вот что — не надо конфет,
принеси мне папайю,
она чем-то похожа на солнце…
Беги…
на свободу…

Мой милый Шляпник, печальный шут,
не каламбуря о тьме и свете,
пытаюсь жить здесь, как все живут:
семья, работа, заботы, дети.
Крутясь в отлаженном колесе,
всё реже слышу иные песни,
лишь в ночи тёмной голодной бездны
не лечит мантра «как все, как все».
Мой новый доктор не стар, но добр,
привержен больше к щадящим схемам,
но мне не светит разбиться об
утёсы речи. Бытую немо.
Вяжу салфетки, варю борщи,
пеку меренги, кота гоняю.
…Банальный образ по швам трещит.
Муж крутит шашни с когтистой няней,
а мне, поверишь, и дела нет —
вполне возможно, спасибо доку.
…А так ли важно искать истоки
в режиме общем «минет-омлет»?

Пишу всё реже, читаю — то же,
поскольку новым печали множить
возможно разве что с перепоя.
Ну, исключения есть, не спорю,
да вот найди их в завалах прозы
из жизни чьих-нибудь течных тёлок.

…Мда, путь до сути, как прежде, долог.
Пошла намедни купить мимозу.
Уже на выходе — резкий звон.
Сопели в трубку. Спросили Ису.
Сбежала. К чёрту! Забыв айфон,
гуляла долго в проулках крысьих.
Продрогла в стареньком пальтеце,
но отогрела цветы в ладонях,
и всё пыталась кого-то вспомнить —
и кто-то тёмный, с больным лицом,
«Марго!» окликнул.
Меня.
Алису.

…Мой милый Шляпник, хотя бы ты,
хотя бы где-то, хотя бы с кем-то,
хотя бы между тоской и бредом,
пусть за секунду до черноты,
но — существуешь?
Хотя бы — ты?

Мой ангел, ты чёрен и замкнут, колюч и сух,
но я привыкаю такого тебя любить.

Прозрачные сети плетёт повелитель мух,
ползёт из раздутого брюха тугая нить.
Мой лес переполнили споры нездешних снов,
иглистый мицелий искрит золотым огнём.
Здесь время, себя потеряв, утекло бы, но
я нашла тебя в нём.

Поэтому ты теперь — мой, твоё место — сон.
Смотри, веки смежив, как долго течёт река.
Исток её — я, ну, а устье — конец времён.
И кто только реку отчаянно не искал:
печальные рыцари, цезари без щитов,
ничейные дети, сбежавшие в никуда…

Иди же на голос, мой терпкий, садись за стол,
добавлю в касания мёда, в бокалы — льда,
и век потечёт за веком под сенью век.

…Арабика ночи от лунного молока
теряет горчинку.
Горят светлячки в траве.

…Прости, всё труднее в словесное облекать
тягучие нити.
Запутанные клубки
сундук переполнили — кто там теперь поймёт,
что правда, что ложь.
Всё едино.

…Шаги легки.
Горячие пальцы касаются, плавя мёд…

Бродить по свету, быть в ладу с собой —
самим, самой — от самости зверея.
Тони, не жди, моя Гиперборея,
я твой давно потерянный герой.
Сну-с-нум-р-р… Ик! Снова не усну.
Глухая ночь лишает чувства речи.
Сентябрьский ветер ищет сук покрепче —
и виснет на визгливую сосну.
К заутрене ли, к третьим петухам
(чем дальше в осень, тем короче части
спектакля о предательстве и страсти),
сойдутся Вечный жид и вечный хам
в одной отдельно взятой голове
обговорить бродяжьи перспективы,
армагеддонец ляснет инвективой,
но мир спасет хрустящее лавэ,
а также чашка кофе и рогалик.
Залатан плащ, и троллинский колпак
мигрень укрыл от солнца кое-как,
и дряхлый век гнилые зубы скалит,
но не отходит слишком далеко.
Прощай, покой! Попробуем присниться
Малышке Мю в урочный час — девицы,
покуда не обсохло молоко,
забавны. Но не более того.
А после… Ну, не будем о печальном.
От ласк огня запел дискантом чайник,
взошёл над миром баннер made in China,
корабль Земли вот-вот в рассвет отчалит,
и больше не случится
ни —
че —
go!

Эльфа ищи по следам его:
по трепету вспугнутых снов,
по ветке, в окно постучавшей,
по еле слышно скрипнувшей половице
крыльца, на котором полночь
сидит, пересчитывает светлячков
и — обращает в звёзды.
Эльфа ищи по эху его:
по серебристому смеху,
тающему в полях,
по шороху в зарослях любистока,
по птичьему вскрику спросонья:
тревожному, неосторожному,
раскрывающему гнездо.
Эльфа ищи по делам его:
по касаниям беглым,
по горячему шёпоту,
по нечаянно сплетённому спеллу —
впрочем, если эльф это сделал,
то случайности исключаются,
и ты уже приобщён
к текучей речи зачарованного междуречья,
где год — это жизнь, а век — вечен.
Выходи в сад — там времена летят,
распускаются почки,
взрываются тугие облатки бутонов,
полусонные пчёлы жужжат в недоумении:
невозмож-ж-ж-ж-жнооо.
Всё возможно, когда приходит эльф, —
и какая разница, что близок ноябрь?
Но если весенний сад внезапно засыплет снегом,
не ищи логики — эльфы невероятны.

Если старая выпь пропадёт на замшелом болоте,
если стихнет её надоевший утробный «у-тру-умб»,
если дождик грибной убежит по лесам непогодить,
назвенев напоследок продрогшему за ночь ведру
едкий спич о пустом, что стремится наполниться сутью,
а ведро, что лудилось не трижды, опять промолчит;
если станут часы — неподкупные страшные судьи,
и ничейная тень под истёршийся коврик положит ключи
от вчерашнего дня (словно здесь ещё символы в помощь,
словно тот, кто свободен, способен хоть что-то принять),
то прольётся в фарфор кровь арабики — вязкая горечь,
и грядущее, с прошлым сливаясь, отправится вспять:
слушать слёзы дождя, греть за пазухой стылые чувства,
замыкать новый круг, что по сути — всего лишь черта,
возводить пустоту в откровенную степень искусства
и по выпьим следам клинописные сказки читать.