Наталья Галкина - Забытый раёк: книга стихов

Град Святого Петра, тебя выбелил град,
обесцветили высолы красных бригад,
невеселых побелок,
где в созвездье Весов и в созвездье Часов
запирается твой солончак на засов
двух ржавеющих стрелок.

И не то чтоб Дидим, а почти побратим,
блудный брат в друга, в гостя легко обратим
в твоих тайных карталах;
в них палаткою в храме застыл Севморпуть,
вмерз в пространство, которого не развернуть
перекройкой кварталов.

Но ты все-таки длишься молвою из уст,
тенью порскаешь вдруг из куста или в куст,
прорастаешь в забытом газоне искусств,
не сдающийся клевер;
не тебе своё «never!» кричит воронок,
стае вечных гусей, ее вектору в срок
перелета на север.

Горит, как солнце, центр земной,
а солнце катится как с кручи,
и в колбе светится цветной
гомункул доктора Петруччи.
Пылает тигельным огнем
ртуть, этот пункт шкалы прокатный,
и брезжит за моим окном
пейзаж чеканный и закатный.

Наговорили, что плоть излучает какое-то поле,
наговорили, что наши границы — размыты.
Милый, с чем смешаны мы и кто мы с тобою
в этих объемах кубизмом одетого быта?

Перышко вечное! Строчки под пальцами кружат.
Кисть невеликая! Краски стекают — картиной.
Милый, такая судьба нам: в жару или в стужу
между вещами и ветром служить серединой.

Ночь очевидна и невероятна трикратно,
всё в ней охота на лис и волна по сувою.
Милый, смотри, как над нами плывут безвозвратно
Сфинкса лицо, облака и луна над Невою.

Робкое дерево, робкое тело,
хрупкое телево, кроткое дево,
талово тулово, плоти кувшин,
грусть сокрушающий лепет крушин,
знак пограничного племени, чадо
думы людской и цветущего сада,
овеществление книжных тирад,
простолюдинка древесных триад —
дриада.

Три осуществленных мира,
утроенье бытия:
новорожденное солнце,
приостывшая планета,
хладнокровная луна.
Трех времен разброд по нитке,
три орбиты разрывают
безвоздушное пространство
на неравные куски.
Солнце греет мне виски,
холодит луна затылок,
а планета дарит хлеб,
затаив в середке пламя.
Солнце правит пьесой утра,
у планеты роль дневная,
а вечерняя досталась
зачарованной луне.
Ночь таит четвертый образ,
безголосый и безликий.

Лосиная шкура на крыше сарая,
косматая, тертая, к ночи сырая,
осенний мотив.
Колеблется август, колышутся ели,
и птахи слетелись на старом наделе,
крыла распустив.
Небесный клочок, бирюзовые перья,
томится крылечко, не хлопая дверью,
ступеньки тоски.
Дубленая шкура судьбы одичала,
того и не счесть, что давно обветшало,
итак, начинается осень с начала
и с красной строки.
Примета одна, паучок коси-сено,
касается лба и слетает с колена,
июлю верна.
Осенним полна осязанием кожа,
а даль неприветлива и непригожа
и наклонена.

Я тебя прошу: подмети мне осень,
усмири листвы рыжую поземку,
брось мне на крыльцо ветвь сосны зеленой
и побудь со мной, вольный сын эфира!
тучные стада отсылай подальше,
овчара отар облачных — за ними,
пусть подсветят солнц однодневных лики
буйный палисад позднего пространства,
где цветет теперь только роза ветра,
зеркала морей вечный многолетник.

Стопленочное домино
на множество персон,
твое любимое кино —
обычный смертный сон.

А мой театр — всегда вертеп,
в нем куколки парят,
и в свете святочных судеб
у них глаза горят.

Не то кинто, не то как тот степист на каблуках
три курящих повара в дурацких колпаках.

Помойки прихлебатели для мартовских утех,
двунадесять хвостатых, впрочем, куцый громче всех.

Отряд летучих беженцев, избравших данный брег,
все чайки безымянные и чайка имярек.

От них взлетают в стороны — кто стаю расплескал? —
все вороны как вороны и столетний аксакал,

и голуби, ах, турманы, почтовые крыла,
два палевых, и сизые, и белый добела.

Мы все тут персоналии, кто за рулем, кто шмыг,
малярши, водопроводчики, орлы из прощелыг,

пенсионеры, две школьницы — с клиентами, увы... —
три рокера с окраины и джокер из Москвы,

служивые, бывалые, студенты, детвора,
городская сумасшедшая, начальница двора,

по четвергам и вторникам в полночный час былой —
прозрачный призрак дворника с мистической метлой.

А надо всей компанией, как гордость и краса,
любимый мой брандмауэр с оконцем в небеса.

взять и смешать
праздничный эль
с праздничным «эль»
в слове «люблю»

Что это за пьеса?
Я спрашиваю: что это за пьеса?
Вы только гляньте на массовку:
комиссары, сатрапы, рабочие, крестьяне, Гай Юлий, Марк Аврелий,
Мичурин, Чапаев, партизаны, шваль раз, шваль два, предатель,
мюриды, вождь, мировая буржуазия, два гипнотизера, оратор,
министры, проститутки, пионерки, педерасты, привидения, рокеры,
четыре блатаря и три мушкетера.
Где я возьму столько народу?
И почему в первом акте
героиня все время спит?
Ах, она во все трех спит?
Это сон, что ли?
Аллегорий народ не поймет.
Символами я сам сыт по горло.
Может, она — Спящая Красавица?
Тогда почему...
Ах, вот как...
Нет, мы такую пьесу ставить не будем.
Да, я хочу водевильчик!
Да, я хочу фантастику!
Где же тут-то фантастика?
Да, и чтобы вместо комиссаров марсиане.
Вместо проституток пришельцы.
И антураж: ну, там, тропический лес, лунный грунт,
Чичен-Ица, морское дно.
Все, все, все.
Поговорили.
У нас тут не демонстрация возможностей.
У нас театр.

Чей-то праздник новогодний,
дело правое,
белая кудель Господня
в небе плавает.
Если оптика и око
не отступят при сличенье,
образумятся, —
из известного далёка
серебристое свеченье
образуется.