Наталья Галкина - Вечеринка: Книга стихов

Подружки у подружки собрались посидеть.
Сыр, свечки, пышки, кружки, из немудрящих снедь.
С гитары залежалой пыль смахивают тут,
Булата Окуджаву торжественно поют.
О жизни, как известно, на голоса хорал,
чтобы ладонь маэстро со лба не убирал.
И за столом Марина сидит белым-бела,
она наполовину вино не допила.
При нас судьба сегодня, бразды ее в горсти,
и елке новогодней последнее «прости».
— Что, Мара, унываешь? Живи, пока живешь!
«Чего не потеряешь, того, брат, не найдешь».

Ее звонок назавтра разбудил.
— Я слушаю. — Проспались и проснулись?
Я вам еще вчера перезвонил,
но вы, должно быть, заполночь вернулись.
Все хорошо? — Терпимо, ничего… —
— Ну вы меня, признаться, напугали, —
Спасибо вам, ах, если бы вы знали…
— За что спасибо-то? Но чтобы газ
у вас был в первый и последний раз!
К чему это? — Ну… я больше не буду… —
— Пишите мой московский телефон.
Мне, правда, к вам не добежать оттуда,
но к случаю я что-нибудь скажу. —
— Как вы? — На чемоданах я сижу. —
— Счастливый путь! — Счастливо оставаться, —
— Когда-нибудь… — До встречи, может статься.

Москва, Москва! Малиновый закат,
дворов твоих громоздкие загадки,
то монстры сталинских домов стоят,
то флигели, то церковь, то палатки
рядов торговых, — усладить толпу,
что любит разноцветную пальбу
твоих павлиньих катастроф-салютов.
Я здесь не уроженка, не жиличка,
залетная в своей свободе птичка,
глядеться склонная в твои пруды,
затем и длящая свои прогулки,
чтоб претерпеть твоих холмов гряды
и полные молчанья переулки.
Марина на день прибыла в Москву.
Обив пороги, обежав конторы,
она звонит — и слышит, как идет
Хозяин в темноте по коридору.
— Я слушаю. — Я рада слышать вас! —
— Откуда вы? — Я на Цветном бульваре, —
— Так вы в Москве? — Уеду через час. —
— Зайдете? Вы торопитесь? — Едва ли… —
— Я нездоров. Не обессудьте. Жду, —
— Я вас не утомлю и выйду, лишь войду.

Темно-синие стены, старинная мебель, как в детстве,
бронзовый Бах с остроносым Вольтером в соседстве,
юной матери лик на рисунке тушью,
полка пыльных книг, валидольный ментол удушья.
В коммуналке московской петербургская комната дремлет,
а в углу рояль неслышной музыке внемлет.
Хозяин, как старый Пьеро, щеки белее мела.
Берленго, Берилюна, Тильтиль, Митиль, или птица пела?
Вот она вошла и уже назад, на порог с порога.
Нам судьбой дана, как поет поэт, дальняя дорога.
Пуще матушкиных незабвенных слез — она, видно, с нами.
И то явью идет, то дремой ползет, то стремится снами.
Время — вряд ли план на квартал, на год, но всему есть время.
Мне пора бежать, вот спешит народ, ну, и я со всеми.
«Я еще вернусь… — дребезжит вагон, — …к тебе, моя тайна…»
«Я еще вернусь… — поезд под уклон, — к тебе, мое чудо…»
И по шпалам стук:
«Я еще вернусь, возвратиться дай мне…»
И по стыкам звон:
«Из-за лет и зим,
ниоткуда…»

«Я еще вернусь, я еще вернусь птичьим клиром,
я еще вернусь, только обернусь небом сирым,
полым облаком, прилетевшим из-за Офира,
финских роз кустом, братом дремы или аира».

Зима вселилась на века в квартиры наши и кварталы,
работала наверняка и нас едва не доконала.
Волхвов, шаманов, чародеев, авгуров, магов, колдунов,
сивилл прогнозов и халдеев мы слушали, лишаясь слов.
То начиналась эта сушь со взвесью нафталинной в глотке,
сверкающею пылью чушь скрипела в каждом околотке.
То проступал мороз сырой, сквозь лед прощупывая жабры,
то дождь, летя, жужжал, как рой, и жалил нас осою Фабра.
Валивший из подвалов пар грозил отменой отопленья,
пугал гриппозным бредом жар и гололедом — потепление.
О наши бедные сердца! Тела, бредущие отлого…
Как под созвездием Стрельца мы ожидали Козерога!
Мы торопились в Новый год, искали связки канители,
предохраняя от невзгод, шары сверкали и звенели.
Циклон или антициклон пошел на нас волной воздушной?
Но снег просел, подтаял склон, и лед расплакался бездушно.

В тумане диккенсовских чар
тревога Мару настигала.
В затылок ей из-за плеча
дышало нечто. Отмахнувшись,
она бежала в магазин,
освободившись от работы.
Но в очередь с ней в ряд один
вставало призрачное что-то.
Она летела в детский сад,
а этот мотылек — по следу.
И дома, в коммунальный чад,
невесть что снилось ей на среду.
Порой, не сладивши с собой,
она звонила в дом пустой.

Заброшенных закрытых темных дач
ей виделись ночные перегоны,
осевший снег, клепсидр-сосулек плач,
немые волглые перроны.
Реляций, станций, перелесков, рощ
адажио и скерцо из балета,
обвалы снега, стон его и мощь
торосов на заливе в полночь эту.
По Комарову призрак Келломяк
бродил, мерещился, стучал в квадратики цветные
немых веранд, и вьюги белый флаг
ввергал округу в морок или мрак,
в переговоры назывные.
Среди сугробов, замерших гуртом,
остуженный, простывший, тихий дом,
где царствует великий важный холод,
где блещет в свете лунном и фонарном
стекло портрета умершего Баха,
и капли вдоль стекла летят шальные,
прозрачные, со щебетом и всхлипом,
и имя Капельмейстера лепечет
полночный и подтаявший лесок.
И три один — какая нынче грусть!
какая прелесть предвесенней муки! —
и семь четыре — в ледяную горсть
по капельке слетают — ноты? звуки?
В пустом дому звенящий телефон…
Дон-дилли-гоп… и тилли-тилли-дон! —
откликнулась струна в груди рояля,
вздохнул верстак, скучающий в углу,
упал последний уголек в подвале
на груду — прошлогоднюю золу…

Назавтра разбудил ее звонок.
— Я слушаю, — Привет тебе, Марина.
Ты извини, что я чуть свет в окне;
звонить мне не хотелось при жене.
Я с дядей виделся вчера; ты помнишь
рисунок твой? Ну, тот, где этот дом;
ведь мы и познакомились на том… —
У ней немножко изменился голос,
когда она промолвила; — Да-да. —
— Его хозяин заболел; письмо
прислал он дяде из больницы.
Второй инфаркт, придется подлечиться.
Как ты живешь? — Нормально. Что у вас? —
— Так мы на вы? Все у меня тип-топ.
Как мальчик твой? — Скажи, который час? —
— Должно быть, восемь. Мне пора. — И мне. —
— Пока. — Звенит будильник в тишине.

Люблю я письма получать и открывать почтовый ящик,
в беседе призрачной скучать по — с глазу на глаз — настоящей.
Люблю я почерка образчик, причуды марок, штемпеля
и почтальона, что обрящет меня, по улицам пыля.
Письмо, мне текст не важен твой, любой — условный знак заботы,
любви свидетель деловой, какой-то общей песни ноты.
Не избалована теплом, а также ролью адресата,
шепчу: спасибо вам на том, что написали мне когда-то.