Данте Алигьери - Мастера русского стихотворного перевода. Том 1

Как медлит путника вниманье
На хладных камнях гробовых,
Так привлечет друзей моих
Руки знакомой начертанье!..

Чрез много, много лет оно
Напомнит им о прежнем друге:
«Его уж нету в вашем круге;
Но сердце здесь погребено!..»

Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать — удел завидный…
Отрадно спать, отрадней камнем быть.

На ложе грустном, одиноком,
Своей таинственною мглой,
Во сне отрадном и глубоком
Пошли душе моей покой!
До появления денницы
Пускай я сном забудусь вновь.
О ночь! сомкни мои ресницы
И усыпи мою любовь!

Пора! корабль готов, и ждет нас Византия.
Лишь дальние моря, лишь небеса чужие
Да долгие года разлуки, может быть,
Всесильны в памяти упорной истребить
Черты мне милые, которые повсюду
С тоской невольною искать я сердцем буду.
Да, образ красоты, мной видимый во всем,
И те места, где с ней встречался я, и дом,
Где дни ее текут, и имени звук милый —
Всё, всё преследует везде мой дух унылый,
Питает грусть мою, томит, волнует, жжет
И пищу пламени незримому дает.
Свобода милая! — Неведомое нами
Сокровище души, пока с любви мечтами
Не знаем мы тоски, волнений и тревог, —
Желаемая вновь у милых сердцу ног, —
Найду ль тебя среди чужого мне народа,
Свобода милая! Бесценная свобода!

Последний солнца луч привет свой в час исхода
Шлет погасающему дню.
Так у кровавых здесь ступеней эшафота
Я лиру пробую мою.
Быть может, мой черед, — и стрелка часовая
В кругу размеренном своем
До часу не дойдет, обычный путь свершая,
Как я засну могильным сном
И тьма меня навек обнимет гробовая.
Быть может, в этот самый миг,
Как, звучной рифмою стих звучный замыкая,
Я новый замышляю стих, —
Посланник извергов, бич смерти и позора
Разбудит именем моим
Молчанье мертвое во мраке коридора…
… … … … … … … … … … … … … … …

Когда Петрарку я читал в младые лета,
Я славы у небес в удел себе просил.
Он как любовник пел и как поэт любил,
И песнь его была душой его согрета.

И знала глубоко любовь душа поэта:
Он слышал каждый вздох, взгляд каждый изучил.
И на алмазе их он мастерски чертил
Волшебным острием блестящего стилета.

О ты, чьим ласковым словам внимаю я,
Благодарю за них, благодарю тебя!
Увы! я гения Петрарки не имею!

Я только сердцем лишь могу быть равен с ним:
Могу любить, как он, и жизнию моею
Пожертвовать для той, которой я любим.

Не спрашивай, не вызывай признанья!
Молчания лежит на мне печать:
Всё высказать — одно мое желанье,
Но втайне я обречена страдать!

Там вечный лед вершину покрывает,
Здесь на поля легла ночная тень, —
С весною вновь источник заиграет,
С зарею вновь проглянет божий день,

И всем дано в час скорби утешенье,
Указан друг, чтоб сердце облегчить, —
Мне с клятвой на устах дано терпенье,
И только бог их может разрешить!

— Сокрой в облаках,
Подерни туманом, Зевес,
Высокое небо твое;
Подобно мальчишке,
Что резвится в поле,
На высях кедровых
И горных вершинах
Испытывай силы свои;
Но хижину ты у меня не отымешь!
Не ты мне построил ее;
И этот очаг,
На пламя которого с завистью смотришь, —
Он мой, и мое ты мне должен оставить!

Я ничего не знаю, боги,
Беднее вас под солнцем!
С заботливостью вы
Питаете величье ваше
Созвучием молитв
И жертвоприношений дымом,
И жалки были б вы
Без нищих и детей,
Не будь они надежными глупцами.

Когда я был ребенком,
Не знал с чего начать,
Куда стопы направить,
Мой взор заблудший
Я к солнцу обращал;
Я мнил: ему доступны
Моления мои,
Я мнил: есть сердце у него,
Подобно моему,
Готовое на состраданье.

Кто оградил меня
От дерзости титанов?
Кто спас от смерти,
От рабства — кто?
Не ты ли выполнило всё,
Святым наитием пылающее сердце?
Обманутое — и тогда не ты ли
Любовию младенца пламенело
И, доброе, от чувств благодаренья
Сгорало ты к нему,
Объятому дремотой в вышине?

Тебя мне уважать? за что?
Ты утолил ли горести когда
Страдальца?
Ты осушил ли слезы, хоть когда,
Объятого сомненьем?
Судьба всесильная и время,
Единые властители над нами, —
Не вы ли создали,
Не вы ли изваяли мужа
Из самого меня?

Не думаешь ли ты,
Что удалюсь в пустыню
И жизнь возненавижу я за то,
Что лучший цвет мечтаний наших
Не зреет на земле?

Я здесь сижу, творю людей,
Мой образ собственный
Мне служит образцом,
И пусть они подобно мне страдают,
Пусть радуются, плачут и смеются
И небрегут тобой
Подобно мне!..

При лунном сияньи, в ночной тишине,
Встают мертвецы на кладбище:
Один за другим, по порядку, оне
Свои оставляют жилища.
Богач и бедняга, и муж и жена,
На всех и одежда и обувь одна —
Все в белых и длинных рубашках.

День целый лежали, хотелось бы им
Расправить скорей свои кости;
И вот начинают, один за другим,
Кривляться незваные гости.
Им шлейфы мешают, их стыд не берет,
И каждый свой саван снимает, кладет
На первый, ближайший пригорок.

И кости об кости, как палки, стучат,
Руками, как граблями, машут,
Сухие коленки сгибаются в лад,
И юные косточки пляшут.
Звонарь это видит — смешно звонарю,
И на ухо шепчет нечистый ему:
«Рубашка годится на случай!»

«Вот будет потеха!» — подумал звонарь,
Покрепче одну выбирает,
Добычу уносит с собою в алтарь
И двери на ключ запирает;
Но скоро ударит двенадцать часов,
И каждый покойник берет свой покров,
И все разошлись по могилкам.

Один остается; он волосы рвет,
Он бегает, рыщет, хлопочет,
Жестокой обиды мертвец не снесет —
Звонарь с колокольни хохочет!
Мертвец догадался: постой же ты, вор!
Меня не удержит железный затвор, —
Но крестная сила над входом!

Покойник с досады железо грызет,
Но вот за навес уцепился;
Ему помогает готический свод, —
На башне мертвец очутился.
Кому-то приходится плохо, и вот
По стрельчатым окнам он выше ползет,
Как будто паук длинноногий.