Данте Алигьери - Мастера русского стихотворного перевода. Том 1

Я сначала струсил, позже
Думал — этакий простак! —
«Не снести мне…» Вот и снес же —
Но не спрашивайте: как?

Привет тебе, привет, певучая волна!
Ты принесешь ко мне младую Амимону:
На легком челноке плывет ко мне она,
Вверяясь твоему изменчивому лону,
И ветерок над ней покров девичий вьет…
Не так ли некогда, в объятья бога вод,
Под неусыпною охраной Гименея,
Фетида мчалася к прибрежиям Пенея,
Держася за бразды и трепетно скользя
По влажному хребту проворного дельфина?..
Но если бы тебя, красавица моя,
Прияла невзначай кристальная пучина,
Поверь — твоя краса и твой невинный вид
Внезапным ужасом подводных дев смутили,
И вряд ли бы тебе на помощь поспешили
Чернокудрявые станицы нереид!..
Опида, Кимадос и белая Нерея
Глядели б на тебя, от зависти краснея,
Досадуя, что взор пытливый их не мог
Открыть в твоем лице какой-нибудь порок,
И каждая из них любимого ей бога
Поспешно б увлекла из водного чертога,
Подальше от тебя, под сень прибрежных скал,
Где в гроты темные сплетается коралл,
И там бы слышал бог ревнивые укоры
За то, что на тебе остановил он взоры.

Всё — обман, всё — мечты, всё на-вын-тараты
В современном мире;
Что ни женщина — ложь, что ни вывеска — тож,
И лишь избранным на грош
Верят в долг в трактире…

Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!

Вести грустные есть, а последняя весть —
Просто наказанье:
Все купцы говорят, что неслыханный град
Так и выбил виноград
В дорогой Шампанье!

Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!

Позабудьте про долг, он вас по боку — щелк,
В силу парагрáфа
Икс-статьи, игрек-том, — и в скорлупку весь дом!
Да сдерут еще потом
Кое-что и штрафы…

Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!

Верно, создан так свет, что в нем верного нет…
Чинно и в покое
Сядешь пить вшестером, а глядишь, вечерком —
Уж заснули под столом
Двое или трое…

Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!

И с одной иногда даже Марсу беда
Под любовной сетью:
Стало быть, несчастлúв был я, двух полюбив,
И не знаю, как я жив,
Полюбивши третью…

Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!

Не судите, кляня, а простите меня…
Я хандрю немало —
Я боюсь типуна: отобьет от вина —
И не пить уж мне до дна,
Как я пил, бывало…

Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава.

Вот новость! Говорят мне, будто я из чванства
К моей фамилии частицу депридал, —
И говорят друзья! Я сам не раз слыхал:
«Не правда ли, ведь вы из старого дворянства?»
— Нет, нет и трижды нет! Какой я дворянин!
Люблю я родину, свободу,
Но и по племени, по роду —
Простолюдин, простолюдин!

Зачем с частицей деменя на свет рождали?
В моей крови звучит таинственный глагол,
Что пращуры мои за страшный произвол
Владыку гордого под пыткой укоряли.
Но сельским жерновом тогда был господин,
И под собою он упорно
Молол в муку людей, как зерна…
Нет! я — совсем простолюдин!

И пращуры мои, как жадные вампиры,
Не пили пот и кровь невольников своих,
И мирным гражданам, в дубровах вековых,
Не наводили страх их мирные секиры.
Ни одного из них не превратил Мерлин,
Волшебной силою дурмана,
В постельничьи у Карломана…
Нет! я — совсем простолюдин!

И пращуров моих честнáя алебарда
Не обагрялася в междоусобный бой;
И, Альбиону в честь, над городской стеной
Никто не водружал хоругви леопарда;
И избегали всех духовных паутин
Они, как тягостной вериги,
И не подписывали лиги…
Нет! я — совсем простолюдин.

Оставьте же меня при нашем сельском стяге…
Вам, господа, и крест, и ленты, и звезда,
А мне, убогому, позвольте, господа,
Вовек не изменять ни долгу, ни присяге!
И пусть останется навеки властелин
В своем углу, и пусть с участьем
Склоняет только пред несчастьем
Свой сельский стяг простолюдин!

И девять раз уже сменилось время,
Мерило дня и ночи для людей,
Как Сатана, со скопищем проклятым,
Лежал, в горящей пропасти вращаясь,
Разбитый, сокрушенный, хоть бессмертный.
Но вместе с тем ему иная кара —
И бóльшая — была присуждена:
Его с тех пор терзать долженствовали
Две мысли — об утраченном блаженстве
И муках, нескончаемых вовеки.
Уныло он вокруг бросает взоры,
Горящие и скорбию мятежной,
И гордой, закоснелою враждою.
И вдаль он смотрит — и везде, куда
Достигнуть может ангельское око,
Он видит лишь ужасную пустыню,
Обширную и дикую темницу,
Округлую со всех сторон, подобно
Горнилу распаленному; но пламя
Не изливает света в ней, а только —
Мрак видимый, способный озарить
Мерцанием ужасные предметы,
Страну печалей, горестные сени,
Где никогда не могут обитать
Ни тишина, ни мир; куда надежда,
Всем близкая, ни разу не достигла;
Где муки пытки длятся бесконечно;
Где жупел несгораемый питает
Всечасно прибывающий поток
Огня геенны. Такова обитель,
Назначенная вечным правосудьем
Мятежникам. Их мрачная темница
Удалена от бога и от света
На расстоянье, большее трикраты,
Чем от земного средоточья полюс.

О, как несхожа эта бездна с высью,
Откуда духи сверженные пали!
И вот своих сообщников в паденьи,
Затопленных горящими волнами,
Средь ярых вихрей бурного огня
Узрел онвскоре, и с собою рядом
Узрел в мученьях скорченного духа,
Совместника по силе и нечестью,
Того, к кому, чрез веки, Палестина,
Постыдно поклонялся, взывала:
«Веэльзевул!»…