Юз Алешковский - Средь других имен

Пусть, завесив двери,
дома вспомнят нас,
мама пусть доверит
доченьке рассказ:

Есть страна такая —
высота и ширь,
как медведь — большая
белая Сибирь…

В сером небе замок
тлеет изо льда,
царствует в нем Зависть —
Темная Беда…

День и ночь тоскует,
копит злобу лет,
белым ветром дует
на весь белый свет…

Чтоб остекленели
в завязях плоды,
завистью болели
поросли беды…

Чтоб сердца во власти
ледяной пыли
стали черной масти
у детей Земли.

А когда, вслед папы,
маму от ворот
заметут этапы,
пусть… Луна взойдет!

Обелиском — пламенных,
слитных наконец,
папиных и маминых
ледяных сердец.

И заранее призванный,
и заранее избранный,
и заранее признанный,
и заранее изгнанный,
не желаю заранее
глухнуть в мраморе заживо,
не хочу я всех ранее
счастья общего нашего.
Не мечтаю быть избранным,
не мечтаю стать признанным,
но мечтаю до тризны я
сердце дочиста вызвонить
там, где мир переменчивый
бьет копытами в душу,
где «звездою отмеченный»
надрывается: — Слушай!
Не сгибайся загубленный,
собирайся разрубленный,
и разбитые губы пусть
отзвенят медью трубной…
А потом пусть растаю я
без конца и начала,
только б стая за стаею
сквозь меня пролетала —
краснозвездные лавы,
наклоненные пики,
блеском сабельной славы
освещенные лики…
Обвиненные в подлости,
в лоб пробитые в погребе,
погребенные подлыми,
не отмщенные полностью.
Не мечтаю заранее
стать землей или облаком,
не хочу я всех ранее
благодарственных откликов,
только б мир перекованный
мчал галопом сквозь душу,
и, звездою таврованный,
мог я выкрикнуть: — Слушай!
Даже если попытка,
и — взлетаешь на воздух —
через пики и пытки,
через тернии — к звездам,
но не к злобе кромешной,
не обманутым заново,
не к божественным… грешным,
как рассветное зарево.
Подлость рухнет, расколется.
Кто там — в вечности стонет?
Топот ширится, полнится!
Мрамор — дорого стоит.

Мы шли на шмон, а впереди старушка
мешок с имуществом несла.
Шмональщик вытряхнул оттуда
Два старых черных сапога,

Еще какие-то лоскутья.
Затрепыхавшись на ветру,
Как лагерные старые знамена,
Они упали на траву.

Он бросил ей мешок пустой,
Когда закончил «кутерьму»,
И бабушка обратно положила
Всю эту выцветшую ерунду.

А я ее спросила:
«За что попали вы в тюрьму?
Вы Родине, что ль, изменили
Иль дали сведенья врагу?»

А бабушка была шутницей
И шуткой лагерной ответ дала:
«Я, мол, за Троцкого, за Рыкова
Да за царя Петра Великого!»

И так, смеясь беззубым ртом,
Она из года в год
Несет свое имущество
Сквозь бурю исторических невзгод.

Укатала особая тройка,
Закатила в свои лагеря,
И заочно меня окрестила:
Вместо имени номер дала.

И ходила я там, стеная,
Ах, за что мне такая судьба?
Я совсем ведь еще молодая,
А на воле бушует весна…

Но любовь тоже ходит по тюрьмам,
Зажигая собою сердца,
И я, двести тридцать четыре,
Полюбила — шестьсот тридцать два.

А кругом лишь одни сторожа,
Целоваться с любимым нельзя.
Мы дарили улыбки свои…
И писали стихи о любви.

Припев:
А любовь в тюрьме — нежней,
А любовь в тюрьме — светлей,
Потому что там ей больней…
Потому что там ей трудней…

Мы искали на небе звезду,
Обращали свою к ней мольбу;
Не угнали бы нас на этап,
Не расстаться внезапно вот так!

Но звезда та была холодна…
Раскрутились тюрьмы жернова,
Он истаял, сгинул, мой милый,
Не дождался свободного дня.

Литургию пропела тайга,
И апрель совершил там помин,
И горела свечою звезда…
Потихоньку сказала — аминь!

А любовь я свою затаила,
Золотым я ключом заперла…
И лежит в безымянной могиле
Мой любимый — шестьсот тридцать два.

Припев:
А любовь в тюрьме — нежней,
А любовь в тюрьме — светлей,
Потому что там ей больней…
Потому что там ей трудней…

Я помню день, когда нас разлучили,
Когда меня угнали на этап…
Но я тогда еще не знала,
Что ты остался умирать…

А синева небес блистала,
И позолотой плакал лес.
Конвой кричал, и даль дрожала,
Готовая меня… унесть…

Колеса бешено стучали,
И за решеткою неслись леса,
И тысячи берез нас разлучали,
И слышались прощальные слова:

«Всегда твой друг, твой друг навеки…
Прошу — меня не позабудь…
Я буду жить тобой в разлуке…
И небо о тебе молить…»

Куда несут меня колеса,
В какие дальние края?
Где ждут меня совсем другие,
Другие… новые друзья.

А он останется в березках…
Развеет ветер сон любви…
И неоплаканной могилой
Закончатся твои пути…

А ветер, облетев планету,
Вернется, может быть, туда
И в тех краях, где спит любимый,
Вспомянет прошлые года…

Эй, ветер, ты ему напомни,
Что есть еще одна душа,
Что плачет, плачет и рыдает
И поминает на земле тебя!

А он хотел ведь так немного!
Немного хлеба и любви…
И до родимого порога
Хоть как-нибудь, но добрести…

А он останется в березках.
Развеет время сон любви.
И не найдут твоей могилы
Мои пунцовые цветы…

Больной… А утром шел этап.
Среди мешков, узлов, котомок,
Нечеловечески устав,
Мы все попадали, как кто мог.

Я не уснул. Живой едва…
(Не выдержу такого груза.)
Меня позвали: — Батя! К вам! —
В дверях в барак стояла Муза.