Юрий Кузнецов - Русский узел. Стихотворения и поэмы

У лукоморья врач искал траву
И благом мира грезил наяву.
Но странный блеск его мечту отвлек:
В кольце змеи благоухал цветок.
Он подошел к нему — почти сорвал!
Но руку мертвый взгляд околдовал,
По ней потек пружинистый поток…
И пасть открылась, как второй цветок.
— Их два, один оставь, — сказал старик
И пред ним из-за скалы возник.
Но сильный свист раздался в облаках.
И, небо раскрывая нараспах,
Упал орел и взмыл. Единый миг —
Один цветок остался на двоих.
Они на нем глазами пресеклись,
Отпрянули и молча разошлись.

Придя домой, врач думал о траве
И о цветке. Но мысли в голове
Толклись… На маяке зажегся свет.
И замигала комната в ответ.
Мигала долго… Он вскочил! Маяк
Стал погружаться медленно во мрак,
Ослепло море… К дому и горе
Его взывали тени. На заре
Открылась дверь, как в юности талант.
Вошел в пуху и мраке лейтенант:
— Вы врач? Идемте. Служба коротка,
Сошел с ума смотритель маяка.
Черт знает отчего… Но катер ждет. —
И оба вышли к морю из ворот.

Через залив тянулся белый снег,
То там, то сям звенел счастливый смех.
Подставив руки белые свои,
Ловило детство снег… Лови, лови,
Пока не побелеет голова
И неба не коснется трын-трава…
Но шел отнюдь не снег. Над маяком
Клубился пух, нажитый стариком.
Он в воздухе мерцал и на полу,
А сам старик сидел в пустом углу
И бормотал сквозь пух: «Они летят».
— За три часа, — ругнулся лейтенант, —
Вспорол постель и топал на конвой:
«Спасайте птиц! Они летят домой!»
А люди?.. Тонут… В эту ночь как раз
Разбилось судно. Говорят, погас
Огонь берегового маяка.
Но он — исправен!.. Жалко старика.
Итак, до завтра. Честь имею. Тьфу! —
Он сплюнул пух и скрылся на плаву.

Мир вечерел, когда маяк мигнул.
Старик зашевелился и вздохнул:
— И здесь темно! — По мысли и чертам
Еще не здесь он был, а где-то там,
Чего не знает мера и печать. —
Где мой фонарь? Пойду конец встречать!—
Взглянув в окно, старик захохотал:
— Взял высоко, ан неба не достал.
Крылатых губишь и слепых ведешь,
Вопросы за ответы выдаешь.
Я ж при тебе… могильщик птиц. Никто.
То день, то ночь — мигает решето.
То тень, то след, то ветер, то волна,
Рябит покров, слоится глубина.
Слова темны, а между строк бело.
Пестрит наука, мглится ремесло.
Где истина без темного следа?
Где цель, что не мигает никогда?
Латать дырявый мир — удел таков
Сапожников, врачей и пауков.
Скажи, ты вестник? Врач?.. Не смей скрывать! —
Старик споткнулся о свою кровать,
Упал и стих… Врач помрачнел. Окно
Мигало, маяком озарено.
Мигало долго… Он вскочил! Маяк
Стал погружаться медленно во мрак.
— Они ползут! — заклекотал старик,
И мир его оставил в тот же миг.
Петр выбежал наружу. Сотни змей
С шипением и свистом из щелей
Ползли наверх, свивались тяжело
И затмевали теплое стекло.
Его живьем покрыла чешуя!
Петр закричал от ужаса. Змея
Ужалила лицо.
— Твое тепло,
О боже, притянуло это зло!
Они ползут, им места нет нигде
В дырявом человеческом гнезде.
Наружу! Вон!.. Гонимые судьбой,
Пригрелись между небом и землей.
За тьмой небес еще слоится тьма.
Старик был прав, когда сошел с ума…
Я слышу клекот. Вылетел в окно
Его орел. Светло или темно,
Но я сияю! Негасимый свет
Меня наполнил! Даше солнца нет…

Стонало море. Птицы, целиком
Мерцая, пронеслись над маяком.
Над полосой бегущих с моря волн,
Где врач блуждал, идущей бури полн;
Раскинув руки, на песок упал
И только слово «змеи» написал.
А волны, закипая на бегу,
Грозились смыть следы на берегу…

Вот что я знаю. Более сего
Я не прибавлю миру ничего.

Брызги с моря. Забытые виды.
Остановишься в темной тоске.
Все следы, даже старые, смыты,
Гаснет пена на мокром песке.

Только ветер гуляет от веку,
Только волны взрывают песок.
Даже плюнуть нельзя человеку,
Отсечет ему ухо плевок.

В эту пору мелькнул на деревне
Книжный червь — человек городской
И поведал о спящей царевне,
Что выходит из пены морской.

— На деревне дурак заведется,
А на море морской дурачок.
Грянет гром — и царевна проснется, —
Так сказал и шмыгнул — и молчок.

И завелся тотчас на деревне
Сирота — человек никакой.
Он свихнулся на спящей царевне,
Что выходит из пены морской.

Вечерами, когда над простором
Ведьма в ступе летит на луну,
На коленях стоял перед морем
И кричал: «Выходи!» — на волну.

Натаскал он на море собаку
И бродил начеку допоздна.
По его угорелому знаку
Прямо в волны бросалась она.

Дни и звезды текли одиноко,
Только пену пустыня несла.
Иногда выносила собака
То звезду, то обломок весла.

Грянул гром — не твои вороные
Пронеслись до окольной воды.
Чох-машина! Колеса стальные
Поперек оставляют следы.

Глянешь с морды — в отсутствие вводит,
Глянешь с тылу — того мудреней,
А внутри ум за разум заходит —
Чох летит через десять морей!

И «ура» завопил на деревне
Сирота — человек никакой.
И тотчас позабыл о царевне,
Что выходит из пены морской.

С диким лаем собака носилась
Вкруг машины, сужая круги.
— Запирайтесь! Собака взбесилась!
Божья кара за наши грехи!

Встал дурак на высокую сопку,
Одолжил у соседа ружье.
Опрокинул для верности стопку:
«У, собака!» И встретил ее!

Пена бездны из пасти светилась…
Сумасшедший на улице пел,
Как из бешеной пасти явилась
Афродита…
А он не успел!

Не тоскуй по царевне, пехота!
Не пыли на крутом бережке.
Капитан угорелого флота
Приволок ее в старом мешке.

На два стона сосна раскололась,
На два звона — ни свет ни заря.
Он услышал надтреснутый голос:
— Выходи, окаянная фря!

Пал с угора он поступом скорым:
Не старик ли на пенной гряде
С разговором стоит перед морем
И грозит кулаками воде?

— Наигрались мы в детские прятки,
Сорок лет разгонял я туман.
Выходи! Я спалил твои тряпки.
Выходи! — повторил капитан.

— За кого? —
Капитан улыбнулся:
— Вот мешок, коли случай такой. —
И от моря лицом отвернулся,
Старика заслоняя собой.

Но в скале перед ним отразилась
Даль морская до самой звезды,
И нагая богиня явилась
Из струящейся в пену воды.

Все старик, извернувшись, увидел,
Все припомнил и разом забыл.
Вот кого он любил-ненавидел
И на ком свою душу сгубил!