Юрий Кузнецов - Русский узел. Стихотворения и поэмы

Пойте, пойте, ракушки пустые,
Что лежите в дырявом мешке!
Пойте, пойте про дни золотые
На чужом и родном бережке!

— Не вертись, коли сердце не радо! —
Заскрипел капитан как пила,
Не сводя угорелого взгляда
Со скалы: вот она подошла.

Как заря, ее тело светилось.
— Человек, на меня не смотри! —
Вот шагнула в мешок. Опустилась.
И забрезжил мешок изнутри.

И запели ракушки пустые
Про богиню в дырявом мешке,
Про веселые дни золотые
На чужом и родном бережке…

Подступают, бывало, хозяйки,
Осторожный прибрежный народ:
— Расскажи нам, старик, без утайки,
Много ль горя она принесет?

Отвечает старик горемычник,
Что на солнце сидит у ворот:
— А ее задержал пограничник,
Показания, сволочь, дает…

Брызги с моря. Забытые виды.
Остановишься в тайной тоске.
Все следы, даже свежие, смыты.
Гаснет пена на мокром песке.

На Рязани была деревушка.
В золотые глубокие дни
Залетела в деревню кукушка —
Скромный Филя возьми да взгляни.
А она говорит: — Между сосен
Полетаем, на мир поглядим
И детей нарожаем и бросим,
На край света с тобой улетим.
О дороге, о жизни, о смерти
Поведем мы потешный рассказ.
Будут слушать нас малые дети,
Мудрецы станут спорить о нас. —
Думу думал Филипп — что за птица?
Взял ружье да ее пристрелил.
Стали сны нехорошие сниться,
Помечтал он и хату спалил.
При честном любопытном народе
Свою душу не стал он смущать.
Поглядел — куда солнце заходит —
И подался край света искать.
Две войны напустили тумана,
Слева сабли, а справа обрыв.
Затянулась гражданская рана,
Пятилетка пошла на прорыв.
Был бы Филя находкой поэта,
Да построил он каменный дом
И завел он семью… а край света —
На Руси он за первым углом.

Два сына было у отца —
Удалый и дурак.
Увы, не стало храбреца,
Бывает в жизни так.
И слух неясный, как туман,
Поведал эту грусть,
Что за свободу дальних стран
Он пал со словом: «Русь!»
Семья сходилась за столом,
И жечь отец велел
Свечу на месте дорогом,
Где старший сын сидел.
Бросала редкий свет она
На стол и образа.
То глупость младшего видна,
То матери слеза.
Недолго младший сын гадал,
Раздался свист друзей,
Уехал и в Москве пропал
По глупости своей.
Была ль причиной дама пик,
Иль крепкое вино,
Или свалившийся кирпич —
Теперь уж все равно.
«Вертайся, сын… У нас темно», —
Писал в письме отец.
Нераспечатанным оно
Вернулось наконец.
На нем (в окне померкнул свет!)
Стремительной подошвы
Запечатлелся пыльный след,
На облако похожий.
Знать, наугад одной ногой
Попал глупец сюда,
А в пустоту шагнул другой —
И сгинул навсегда.
Еще свечу!.. На две версты
Сильнее свет пошел.
Как от звезды и до звезды,
Между свечами стол.
И два живых лица в ночном,
Два в сумраке ночном.
И скорбь застыла на одном,
И мука на другом.
И этой муки не могла
Родная превозмочь.
О, далеко она ушла!
И наступает ночь.
О чем, о чем он говорит,
Один в ночном дому?
Еще — одна свеча горит.
О, как светло ему!

Горели три большие зги,
И мудрость в том была.
Казалось, новую зажги —
И дом сгорит дотла.
Старик умел считать до трех,
И мудрость в том была.
Не дай и вам до четырех,
Четыре — это мгла.
Когда о жизни говорят
И речь бросает в дрожь,
Три слова правильны подряд,
А остальные ложь.
Единство только трем дано,
И крепость им дана.
Три собеседника — одно,
Четвертый — сатана.
Три слова только у любви,
А прочие излишек.
Три раза женщину зови,
А после не услышит.
С распутья старых трех дорог
По родине несется
Тот богатырский русский вздох,
Что удалью зовется.

Взлетали бабочки из мглы
И шаркали о боль.
Клубились, бились об углы
Огневки, совки, моль.
Бросали свечи вперемиг
Три исполинских тени.
Троился сумрачный старик —
Спиной к моей поэме.

Оставь дела, мой друг и брат,
И стань со мною рядом.
Даль, рассеченную трикрат,
Окинь единым взглядом.
Да воспарит твой строгий дух
В широком чистом поле!
Да поразит тебя, мой друг,
Свобода русской боли!

Зарытый в розы и шипы,
Спит город Тихий Зарев —
Без ресторана, без толпы,
Без лифта и швейцаров.
Над ним в холодной вышине
Пылают наши звезды,
Под ним в холодной глубине
Белеют наши кости.
Косматый Запад тучи шлет,
Восток — сухую пыль.
И запах мяты ноздри жжет,
В ушах шумит ковыль.
В нем жили птицы и жуки,
Собаки и трава,
Стрекозы, воздух, пауки,
Цветы и синева.
Летели мимо поезда
И окнами смеялись.
Шла жизнь, но люди, как вода
В графине, не менялись.

Московский поезд! Тишина.
Неслышно вышли трое:
Мужчина, женщина — она
С ребенком. Стороною
Повеял ветер и затих,
Была заря пустынна.
— Вот дом родителей моих! —
И дверь толкнул мужчина.
Спина. Ночное существо
На бледном полусвете.
— Как жизнь, родитель?
— Ничего, —
Ему старик ответил.
Что в этом слове «ничего» —
Загадка или притча?
Сквозит Вселенной из него,
Но Русь к нему привычна.
Неуловимое всегда,
Наношенное в дом,
Как тень ногами, как вода
Дырявым решетом.
Оно незримо мир сечет,
Сон разума тревожит.
В тени от облака живет
И со вдовой на ложе.
Преломлены через него
Видения пустыни,
И дно стакана моего,
И отблеск на вершине.
В науке след его ищи
И на воде бегущей,
В венчальном призраке свечи
И на кофейной гуще.
Оно бы стерло свет и тьму,
Но… тайна есть во мне.
И с этим словом ко всему
Готовы на земле.

— Иван! — опомнился старик,
Не видя никого.
Пред ним ли старший сын стоит
Или сморгнул его.
— Я не один, — сказал Иван, —
Жена и сын.
— Откуда?.. —
Пришел ли гул далеких стран
На родину, как чудо?

Старик не мог судьбы понять,
Стоял и грезил ими.
— Мария! Дочка! Дай обнять…
А это кто?
— Владимир.

Итак, Владимир… Мысль спешит
О нем сказать заране.
Пространство эпоса лежит
В разорванном тумане.
К чему спешить? В душе моей
Сто мыслей на весу.
У каждой мысли сто путей,
Как для огня в лесу.
Во мне и рядом тишина,
Огни и повороты.
Душа темна, душа полна
Трагической дремоты.

Пустынный стол гостей не ждал,
Старик нарезал хлеба.
— А ты свободу людям дал?
— Нет, но открыл им небо. —
Бегущий мальчик на дворе!..
О, детство, не спеши.
Как шелест листьев на траве,
Простая жизнь души.
Владимир искрою бежал
Поверх цветочной пены.
И шелест листьев возвышал
Угрюмый слух поэмы.
Сиял травы зеленый свод,
Смыкались облака,
Цикады час, кукушки год
И ворона века.