Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Синий дым над твоими степями,
Черный ветер свистит вдалеке,
И полощет советское знамя
Темно-красные крылья в реке.

Ветер клонит плакучие ивы,
Над пожарами пепел несет,
Стережет безглагольные нивы —
Точно чудище — мертвый завод.

Заросли повиликой и мятой
Проржавелые ребра стропил,
И похожи стальные канаты
На узлы перекрученных жил.

И ползет — над степями, песками,
Через гнезда пустых деревень,
Точно синее, жидкое пламя,
Облаков молчаливая тень.

Лишь лохмотьями тело прикрыто,
Но как только приложишь ладонь —
Ты поймешь тот глубокий, сокрытый,
Животворный и нежный огонь.

Высоко — выше славы и счастья
И бессмертней, чем небо и ад,
Непорочной языческой страстью
Лебединые трубы гремят.

Перед зеркалом черные косы расчешет Рахиль.
То, что сказано в Библии, — нет, никогда не свершится.
На закате, вдали, над пустою дорогою пыль,
Как прозрачная, желтая роза горит и клубится.

Все исчезнет. Рассыплется роза, и только гармонь
В темно-розовом воздухе будет смеяться и плакать.
Ты к далекому небу протянешь сухую ладонь,
И в ладони твоей зашевелится горсточка мрака.

Расплели и остригли. На сером струятся полу
Неживые, но все еще теплые, черные косы,
И впиваются в то, что распластано в грязном углу,
Голубые глаза, как несносные, жадные осы.

Не исполнится то, что предсказывал миру пророк:
Оказалось, что правду одна лишь Кассандра узнала,
Оказалось, что жизнь — это только сыпучий песок,
Тот, с которым в саду перед домом ты в детстве играла.

И за то, что вот ты никогда не вернешься назад,
Не пойдешь за околицу слушать солдатские песни,
Мы не смеем на небо глядеть, — в этот страшный закат,
В этот мир, окружающий нас тяготою телесной.

В поисках высокой песни,
Полон призраками слов,
Прожил я мой век телесный
Точно тысячу веков.

Холодеющие губы
Тронул поцелуем сон.
Возникает в темной глуби
Бархатный и теплый звон,

И ко мне из ниоткуда
Долгожданных звуков рой
Прилетает нежным чудом,
Гармонической игрой.

Новой истиною полный,
Я живу и не живу,
Я сквозь бархатные волны
В даль бессмертную плыву.

По полю бежит дорога.
Ничего не надо знать.
Я б хотел еще немного
Этой жизнью подышать,

Этим воздухом и зноем,
Запахом цветущей ржи,
Этим радостным покоем
Отдыхающей межи,

И когда над головою
Пронесутся журавли,
Прикоснуться всей душою
К голосам моей земли,

И, насытясь всем прекрасном,
Всем сиянием земным, —
Раствориться в небе ясном,
Точно окрыленный дым.

Медлительно течет таинственная Сена.
Повисли над водой упругие мосты.
Бросают волны на глухие стены
Дрожащие, прозрачные цветы.

Упорный рыболов закинул очень ловко
Сверкнувшую огнем крученую лесу,
И вновь с невозмутимою сноровкой
Удилище он держит на весу.

Из-под моста с трудом, пыхтя трубой, как трубкой,
Шаланды вытащил большой буксирный жук.
Лохматый капитан в стеклянной рубке
Руля не смеет выпустить из рук.

Париж сегодня тих, как пьяница заправский:
Раскаянье его настойчиво гнетет.
Вот в этом доме жил Борис Поплавский,
И для меня он все еще живет.

Мы вышли вместе. Об руку рука —
Так со строкою связана строка,

Не только рифмою, не только тем,
Что всем понятно и доступно всем.

Взобрались фонари на черный мост,
И ночь во весь свой исполинский рост

Стояла, прислонясь к большой стене,
И Генрих спал на бронзовом коне.

Казался город горьким и простым,
Как будто он не может быть иным,

Как будто все, что видим, — так и есть:
Ночь, статуя и лужи плоской жесть,

И даже наша тень — двойной урод,
Застывший на панели у ворот.

Рассвет скользил по сваям длинной башни,
Ступая со ступеньки на ступень.
Он вытеснял с упорством день вчерашний,
Во мгле выкраивая новый день.

Рассвет был желт, желтей лимонной корки.
Он лезвием холодного луча
Раздвинул серых туч стальные створки
И окна жидким блеском отмечал.

Из-за угла Сосинский нам навстречу
Тащил портфель, как мученик грехи,
И голосом сказал он человечьим:
«Я Гингера в печать несу стихи».

Портфель под мышкой крепко был привинчен.
Ты отвернулся и пробормотал,
Как некий стих: «Сегодня умер Минчин,
Сегодня умер Минчин», ты сказал.

Мы скитались по пустым бульварам,
Башня уходила в синеву,
Нам платаны раздавали даром
Звонкую, горячую листву.

И один неосторожный листик
На моем улегся рукаве,
А другой, такой же золотистый,
Бабочкой растаял в синеве.

Ты с поклоном снял большую кепку,
С ним ты попрощался навсегда,
Руку сжал мне крепко, очень крепко,
Очень крепко, так, как никогда,

И сказал почти с каким-то стоном,
Точно обжигаясь на огне:
«Дико вскрикнет Черная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне».

…Дико вскрикнет… Ветер, снова черный ветер
Задувает фонари.
Снова окаймленный жестким полусветом
Вход в подземный мир горит.

Не метро и не подвал кофейни жалкой
Это желтый вход туда,
Где слепец, стуча по камням белой палкой,
Исчезает без следа.