Вячеслав Лебедев - Избранные стихотворения и поэмы разных лет

Прогоняя зевотой полночную дрожь,
В автоматах, над пивом, над скукой и тленьем,
Ты украдкой шершавую руку кладешь
На горячий и матовый бархат коленей.

И гранеными кружками стукая враз,
По столам проливая тяжелое пиво,
Всё глядят сотней пар обезумевших глаз
На внезапно возникнувший грохот прилива…

Раскрываются недра под черным крылом,
Тухнут скрипки оркестра и сыпятся стены.
И сквозь окна и двери шагнув напролом,
Ночь выходит на сцену из бури и пены…

— А в воронках смерчей опускаясь, горя,
Корабли отпускают надежду на волю.
С ней ты двинулась, ночь. И грохочут моря,
Обдавая чугунными брызгами полюс…

Недвижное пламя пустынной зари
Стояло в осеннем и диком проспекте.
И, кажется, нас утешало: — умри.
Усни, улыбнись — жить не стоит, и негде…
В осеннем проспекте отчаливал мир.
Вертелись волчком турникеты гостиниц,
Где с желтого воска полов, как вампир,
Мертвый воздух вдруг когти протянет и кинется…
Мне душно… Мне душно!.. — А вы тоже так
Томились и бились на черной планете?
И вы задыхались от ветра атак?
И вы? — Но вы вечны, вы — воздух столетья…
Какою свистящей и горькой стрелой,
От края до края — все сердце навылет —
И вы пронзены на подушке ночной,
Трепещете жизнью и смертью — не вы ли?
— За окнами сад под дождем трепетал.
Летели сквозь ночь голубые экспрессы.
Плыл танго хрустальный и медленный вал
Над сном, над курортом, над сердцем и лесом.
На станции в дебрях кассир, как скворец
Клевал из окошка: — «Откуда? Из Рима?»…
— Шел дождь привидений. Надеждам — конец.
Но вера, но жизнь — это неистребимо.
Томитесь, рыдайте, — но разве не вы
Восходите к небу над каждым столетьем.
Смотрите — над вами, вокруг головы,
Колеблется воздух в мерцающем свете…
Века — но все то же! Века — и опять,
Ступая все выше, мы — вместе, мы — вместе,
Тяжелый багаж вероломства и мести
Привыкнув по станциям — забывать…
Приезжий, смотри же, ты — тонешь, ты — в море.
Гостиница светится смертной тоской.
И только любовь в погребальном уборе
Глядит из-за стекол — и машет рукой…

Как жаль, что в Европе нет небоскребов,
Чтобы моя душа
Могла развеваться, как флаг созидания,
На самой верхней балке конструкции,
Приветствуя поступь надзвездных судеб,
Идущих облачно над тобой.
Ты бы закрыла пустые впадины
Окон, ослепших от копоти и мелочности, —
Легкими складками торжества.
Ведь ты, как Адам на рассвете рая,
Должна назвать миллионы вещей,
Чтоб они жили в прозрачной вечности,
Светясь твоим разреженным светом,
Так, чтоб лебедки портов и построек,
Распевая в дыму лебединые песни,
Отлетали бы стаями — в бессмертье.
И только ты, оставаясь на пристани,
Будешь подымать фонари отплытия
Своей желтеющей, человеческой рукой…

В ночь после смерти дымился в свечах Эдиссон.
Звезды летели над яблочным садом в Тамбове.
Над горизонтом широкий полуночный сон
Шел, наклоняясь, как ангел, сраженный любовью.

Ангел мой! Ты ли вдруг в поезд, мерцая, входил
На остановке в последнем рабочем квартале.
В радио пел. И в кино с полотна говорил.
В аэроплане летел — и крылья на солнце пылали…

О, пропылай надо мной еще тысячу пышных веков!
Веет бессмертьем торжественный веер заката.
Видишь, как жизнь отягчает твой бедный улов,
О рыболов мой! Ужель и за это — расплата?

Чем ты заплатишь, откуда возьмешь ты обол?
— В сети антенн бьет прибой вневрем е нного гуда.
Вихри хрипят. А в конторах, подпрыгнув на стол,
Бегут, рассыпаясь, сухие персты Ундервуда.

Эти ль персты, разыграв — как концерт — бюллетень,
Вдруг запоют, зарыдают, что жизнь всё короче,
В горло, как в скрипку, вонзясь за утраченный день
Перед лицом неожиданно-глянувшей ночи.

Может быть, ночью и я на разливе взволнованных лет,
Трепеща, как святой, и прощая земные обиды,
Ринусь в темный простор по шумящей дороге комет
От последней горы потонувшей в морях Атлантиды…

Непонятен, дик и непорочен,
Словно флагом огненным обвит,
Над густым амфитеатром ночи
Бродит голос праведной любви.

Он проснулся, ничего не помня,
В первый раз увидев ночь — и свет
На полу огромных черных комнат,
Серебром упавший на паркет.

Встал и вышел. Мир был пуст и ясен.
И, раскинув крылья над кино,
Он запел, бессмыслен и прекрасен,
И стучался лапами в окно.

…И всю ночь он плыл. Не умолкая,
И об стены бился, как слепой.
Голубей разбуженная стая
Крыльями плескалась над толпой.

И всю ночь сквозь грохот ресторана
Жизнь он звал, он звал любовь мою.
И, охрипнув к утру, у фонтана
Жадно пил холодную струю.

Дикий и взъерошенный, как заяц,
На заре он вымок и продрог.
Так ушел, домов едва касаясь.
И никто его узнать не смог.

Наполовину климат отменив —
Пустынь и зорь, остолбенев с вокзала,
Душа проявит черный негатив
И выставит в небесных окнах зала.

И влажный день, как пестрое яйцо,
Весь в крапинках сырых вороньих криков,
Дохнет весной и жалостью в лицо,
К сиренам труб мечтательно привыкнув.

С полей апрель проходит налегке
Растапливать разряженные парки.
Он руку протянул ей, а в руке —
Твой первый день, блистательный и яркий.

Прохожим был невнятен тот язык,
Но явственным — ответ и возвращенье.
И радости, которым птичий крик
На целый век надпишет посвященье.

Ты плачешь ночью во сне —
И другая жизнь тяжела.
В этой первой твоей весне
Ты так тихо и сонно жила.

А вокруг поезда бегут,
В небесах самолеты гудят.
Все тебя — и сквозь сон — зовут,
Чтобы ты вернулась назад.

— Помнишь музыку по вечерам,
Лунный город и Древний мост?
Помнишь, помнишь? Останься там,
Под охраною верных звезд…

Ходят в мире любовь и труд,
Метят двери белым крестом.
Перед дверью руки растут,
Закрывая от бури дом.

И ветвятся руки твои,
Чтоб коснуться, закрыть, помочь…
Ослепленные соловьи
В них поют целый день и ночь.

Ты им вторишь в полночный час
И, проснувшись, расскажешь мне,
Как закат пламенел и гас,
И не мог догореть в огне.