Перец Маркиш - Из Еврейской Поэзии XX Века

Твой дух испарится, как сырость от ветра,
И медленно сила твоя изойдет,
И сгинешь, отброшен, как выжатый плод.
И будет народ мой

Тебя провожать в молчаливой печали,
Как прежде — подобных тебе,
И бремя влача, что с твоим не сравнится,
Идти и идти.

Окутала ночь меня темным крылом,
Опять о покое напомнив былом…
…И кажется, кто-то, затерянный в поле,
Взывает, молитвенно руки воздев:
«Мой Бог, снизойди к человеческой боли,
Будь милостив к тем, кто изведал Твой гнев.
Для всадника, что пробирается чащей,
Как прежде, окошко зажги на пути;
Немому местечку надежно светящий
Хотя бы один огонек возврати.
А те, кто оружье держа наготове,
Во мраке столкнулись теперь как враги,
Не шепчут ли втайне: „Мой Бог, помоги
Вернуться домой!.. Неповинен я в крови…“
Когда не осталось и зернышка впрок,
И гибнут местечки без хлеба, должно ли
Сегодня стоять невозделанным поле
В кольце загороженных страхом дорог?..»

Теперь приди, возлюбленная!
Видишь,
Слова пророка поднимают их
Из ям и топей.
Из нищенских могил
На склонах гор и в сумрачных долинах
С хвалой и песней воинство встает.
И кто в слезах засеял поле смерти —
Ликуя, возвращается теперь
Для новой жатвы… Вот они идут,
Стремительны, как юные олени,
Как легионы ангелов, светлы.
И гордый дух
Ведет их молчаливые полки,
И гром орудий их сопровождает.
Лазурная невеста, обрати
Лицо навстречу лучезарным братьям.
И тело скорбное омой
Познаньем и прощеньем в море жизни,
Которая попрала смертью смерть
И вновь сверкающую чашу
Проносит сквозь огонь и кровь.
В предназначении высоком
Отныне ты едина с песней будь,
Что низвергается потоком,
Как водопад с небес.

В поздний час, тревоге вторя,
Перед взором предстает
Чернота ночного моря,
Бури яростный налет.

Там, в кипящей круговерти
Вижу скопище голов —
Черный ящик тащат черти,
Адский празднуя улов.

А из ящика, истошен,
Крик простерся над волной,
Будто мир в пучину брошен
С грузом горести земной.

Вот проглочен, как могилой,
Вот возник из глубины
Ящик тот, и с прежней силой
Вопли скорбные слышны.

И, кипя в порыве диком,
Стонут пенные столбы,
Заглушаемые криком
Человеческой мольбы…

В осеннюю ночь за потоком дождя —
Ни звездочки, лишь водяная завеса.
И вскрики возницы, во тьму уходя,
Стихают в безмолвии топкого леса.

Мой Боже, прости в эту пору меня
За блеск разожженного мною огня,
Веселость с которой поленья запели,
За это гляденье без смысла и цели…

Когда же усилится вой сквозняка,
А угли подернет налетом белёсым —
И в сердце мое погрузится тоска,
Подобно увязнувшим в топи колёсам…

И уже утихает Самбатьон-река…
И степной горизонт золотят облака,
И, подобное зыблющейся пелене,
Темно-синее море в закатном огне.

Наклонился олень к лучезарной реке.
Чудный город мерещится мне вдалеке,
И мечтающий взор отвести не могу
От страны золотистой на том берегу…

Когда чернотой мои мысли объяты,
И я растворен в непроглядности мглы,
Я слышу вдали штормовые раскаты —
Дробятся валы.

Мне видится битва в кипении моря,
Летящие гребни теней —
Там черные всадники мчатся, пришпоря
Гигантский коней.

Несутся, сшибаясь, ряды исполинов —
С грядою — гряда.
Кто в беге промедлил, оружье не вскинув, —
Уже никогда

Его не нацелит. И в месиве битвы,
В сплетении тел и копыт —
Метущийся ропот проклятья-молитвы,
И ярость кипит…

Когда я во мраке, мне видится поле,
Где властвует смертная мгла,
И чудится стон человеческой боли,
Застывшие в корчах тела.

Со мною будь,
Мечтой единственною будь,
Томящей далью всех осуществлений,
Неизъяснимостью метущихся стремлений.

Ты утомленное тоской
Мне сердце ясной песней тела
Сейчас наполнила — такой
В закатной алости покой
На поле битвы опустелом.

Где битва смертная прошла,
Теперь в безмолвии печали,
Подобьем черного орла
К закату сумерки припали,
И хищный клюв
В его багровость окунув,
Пьют кровь простертой дали…

Но и с тобой,
И в тихой близости с тобой
Не успокоиться мятущимся стремленьям,
Душе, охваченной неведомым томленьем.

В стране людской печали
Что в ответ
Скажу тому, кто изнемог от бед,
Кто пеплом гасит боль страданий?
Перед тем
Язык мой нем…

И гнев смиряя свой,
Я с непокрытой головой,
Нагим и нищим
В пустыню устремлюсь. И станет мне жилищем
Обитель ветра и песка,
Палящий небосвод заменит крышу.
И к людям не вернусь до той поры, пока
Я слово избавленья не услышу.

В светлейшей из моих улыбок
И в самом дружественном взгляде
Скрывается печаль, подобно вору.

Но, не таясь теперь,
В распахнутую дверь
Она ко мне вошла, как званый гость к застолью.

В ней боль ребенка, изгнанного прочь,
Когда отец проводит в блуде ночь.
Она спешит за мной по одиноким тропам,
Чтоб сердцем завладеть,
Как сумрак в зимний день — безмолвными полями.

Я нисхожу под кров
Страданий вековых, что на весах миров,
Не знаю, существует ли?.. Я вижу
Глаза простертых жертв, и древняя печаль
Врывается ко мне, как ветер в полночь,
Сказать:
«Ты обречен оплакивать себя,
Умом и сердцем в двух мирах скорбя,
И тихою овцой, прибившейся к ночлегу,
Войдет однажды смерть, чтобы уснуть с тобой…»

И больно мне за дни, что будут смертным мраком
Похищены, они встают, подобно знакам
На вековом пути, и горестно за мир,
С молитвой на устах идущий на закланье…
И я, припав к колоннам бытия
И веры, говорю:
«Я — жалкий человек, затерянный в полях,
Пронзенный скорбью и с неверьем в сердце —
Чего ж я жду?..»