Перец Маркиш - Из Еврейской Поэзии XX Века

И траурный поток не убывает, шквал
Народной боли в отворенном зале.
Тебя почтить шесть миллионов встали,
Как ты, чтоб их почтить, на минский снег упал.

Спи. Спи спокойно. Кажется, что ты
В раздумьи замер. Вспыхнувшей из мрака,
Еще ты озарен звездою доброты,
Внимая дудочке Леви Ицхака.

Любовь не гаснет в вихре снежной мглы,
И гнев не замести его налету…
Как две свечи, зажженные в субботу,
Над гробом руки трепетно-светлы.

Задумавшись, глаза ты закрывал подчас —
Так взору мысли виделось яснее.
А нынче боль хранишь под сном смеженных глаз,
Чтобы и в смерти не расстаться с нею.

Как в час премьеры, празднично чиста
Лучистость в глубине зеркал, продливших стены…
Еще мгновенье — оживут уста,
И «с правой» к звездам ты шагнешь со сцены…

Черты лица — увы, не уцелеть им,
Их смерть разрушит, праху возвратив;
В последний раз впитай любимый твой мотив,
Звучавший здесь в «Вениамине Третьем».

А ныне эта музыка скорбит
Над сном знакомых черт, и в смерти первозданных.
Твой выход! Не стыдись лица в жестоких ранах,
Того, что череп царственный пробит.

Последний выход. Вечность — твой помост,
Где крови суждено стать высочайшим гримом,
Быть голосом твоим, над смертью возносимым
Туда, где ждут тебя аплодисменты звезд.

Там вспыхнет твое имя в ореоле
Сияния, как новая звезда;
Иди и не стыдись попрания и боли,
Пусть Вечность содрогнется от стыда!

Открыта сцена. Взор твоих смеженных глаз
Над смертью жив. И мы, у изголовья стоя,
Вбираем, чтоб хранить, твой дар, как ты для нас
Воспринял и сберег наследство золотое.

Истоки смысла видевший в былом,
Ты в нас и с нами их несешь сквозь время, —
Так, в почву проникая, всходит семя,
Разбуженное солнечным теплом.

Твоим гостям в гримерной луч софита
Не высветит уже волшебной полутьмы, —
Без стука в твое сердце входим мы,
Которое для каждого открыто.

Оно, преодолев небытие,
Принадлежит нам, как моря и горы…
И в нем — с мечтой — в надзвездные просторы
Возносимся, как в золотой ладье.

Та звезда влечет меня
Чистотой ее огня,
Тем, что, глядя сквозь века,
Светом собственным ярка,
Тем, что блещет, заключа,
Словно в капле, мощь луча.

Та звезда влечет меня
Неделимостью огня,
Тем, что дарит свет воде,
Неизменная везде,
Тем, что высветить вольна
Небосвод и сумрак дна.

Та звезда влечет меня
Тем, что, луч воспламеня,
В неоглядной глубине
Свет и меру дарит мне,
Тем, что свет ее во мгле
Отдан небу и земле.

И если здесь земля из льда,
Замерзнуть сердце в ней должно ли?
Она судьбе моей чужда,
И лечь хочу я не сюда —
Не в землю ужаса и боли.

И если смертное копье
К ней пригвоздило и вогнали
И в плоть и в совесть острие,
Пронзив достоинство мое,
Что достигает звездной дали, —

Звезда ли дрогнет? Ясный взгляд
Померкнет ли у края мира?
Отпрянуть сердцу ль повелят
И штык, и вскинутый приклад,
И злобный окрик конвоира?

Душе ли быть в параличе
От стона мучимого тела,
Когда ты в шарящем луче,
И чертов номер на плече,
И нет страданиям предела? —

О сердце, сдашься ль мерзлоте
В труднейший час единоборства?

Еще нас жаждут слышать те,
К кому стремимся мы в мечте, —
Да служит им твое упорство!

Заложник счастья их, сейчас
Ты соучаствуешь в их горе,
Одно ласкало солнце нас,
Один и тот же мир погас
О одном и том же приговоре.

Не прячась в горечи слепой,
Неси им слово доброй вести
Тебе лишь ведомой тропой,
Чтобы, утешив их собой,
Себя утешить с ними вместе.

Пока мне светит день, и северным сияньем
Встречает ночь, пока всевидящ небосвод, —
Я волен, как дитя, и взор не устает
С надеждою глядеть, не скован расстояньем,
На сотни лет назад и сотни лет вперед.

Лишь камень и песок, пылающий огнем, —
Мой остров. Ни клочка зеленого на нем,
Чтоб глазу отдохнуть… Исчезнувший в волне
Мой ключик золотой покоится на дне;
И волны, чтобы весть могла достичь земли,
В простор кораблик мой последний унесли,
Его уже с трудом угадывает взор…
В спустившейся ночи я развожу костер,
Обломки корабля собрав на берегу,
И вслед за ним второй и третий разожгу,
Чтоб вы могли прочесть в затерянном огне,
Как близки вы сейчас, как дороги вы мне.

А где-то звуки музыки слышны…
И взором я из черной глубины
Стремлюсь сквозь зарешеченный просвет,
Чтоб небо отыскать, но неба нет,
И падает обратно в сумрак дна
Мой взор, а где-то музыка слышна…

Все камеры как вымерли. Окно
И дверь, окно и снова дверь. Давно
Одни лишь, монотонны и строги,
Со мною говорят мои шаги.
До трещинки знакомая стена,
Но там, снаружи, музыка слышна,
И сквозь решетку рвется взор опять…

Нет, Галкин, надо бить тебя, пытать,
Чтоб выбить из сознанья этот вздор,
Виденье: отодвинется запор
На двери, что откроется, скрипя,
И добрый ангел за руку тебя
Возьмет тогда и скажет ангел тот:
«Иди и сей, ты видишь, поле ждет,

И жив еще твой образ в шуме дня,
Доныне твое имя сохраня,
И помнит мир о мученике том,
Кто шел к кресту, сгибаясь под крестом,
И кровь, что пролилась из-под гвоздей,
Посеял для тебя, для всех людей…
Живи для них, и твой не канет труд,
И снова зерна почву разорвут…»

Нет, — бить тебя, покуда не поймешь, —
Все то, что говорит твой ангел — ложь!
И будущее выглядит не так —
Крест, осквернив, забросят на чердак;
Ошибся ангел! Всходам не взойти,
И мост сожжен — обратно нет пути…

Но там, снаружи, музыка слышна,
И вновь не оторваться от окна
Глазам моим, что ищут отблеск звезд,
И вновь живет и ткется этот мост…

Наверное, в плену самообмана,
Я слеп еще и верю до сих пор —
Народ мой жив, и песнь моя желанна,
И нас разъединивший приговор
Надежду из души моей не выжег,
Хоть сковывает мертвая земля,
Кордонами из проволок и вышек
Шаги мои от мира отделя…