Александр Городницкий - Избранное. Стихи, песни, поэмы

За чертою оседлости горькой,
Посреди белорусских болот,
В том местечке на лысом пригорке,
Где ютился когда-то мой род,
Где нужду и лишенья терпели, –
Хуже не было их на Руси,
Иерархии жёсткой ступени
Разделяли отверженных сих.
И в конце этой черни и пыли,
На последнем её рубеже,
Музыканты и нищие были, –
Дальше нету ступени уже.
Не ищу себе предка дороже,
А хочу, чтобы в прошлых веках
Затесался в родню мою тоже
Оборванец со скрипкой в руках.
Я их вижу, худых и носатых,
Размышляющих о медяках,
В долгополых кафтанах, в заплатах,
На высоких смешных каблуках,
В тех шинках моего воеводства,
Где играли они до зари,
И смотрели на них с превосходством
Водовозы и золотари.
Помню с детства отцовскую фразу:
«Кем угодно, но не скрипачом!»
Как мне жаль, что я в жизни ни разу
Никогда не играл ни на чём!
Стану я одиноким и старым,
И судьба приплетётся за мной,
Как Бетховен, в четыре удара,
Постучавши у двери входной.
В этот час, когда дверь моя скрипнет,
Я хочу умереть налегке,
Ощущая потёртую скрипку
В потерявшей подвижность руке.

Архангельск, детство мне верни,
Мне снова не дают покоя
Твои дрожащие огни
Над древоносною рекою.
В гостинице, где за стеной
Гуляют пьяные актёры,
Через опущенные шторы
Всю ночь струится свет дневной.
Бессонницу или мигрень,
Что были неизвестны в темень,
Сулит мне этот странный день,
В котором исчезают тени?
Архангельск. Над водой рябой
Скрип тротуаров деревянных,
И пароход старинный «Яна»
С высокой тонкою трубой.
Пусть бесполезен мой побег,
И я к дверям московским снова
Вернусь без славы и побед,
Как экспедиция Седова,
Но существуют корабли,
И, может быть, ещё смогу я
Уйти от обжитой земли
В надежде отыскать другую.

Друзья, мы сегодня прощаемся с вами,
Последний подводим итог.
Вдоль края планеты, меж тундрой и льдами,
Уходят суда на восток.
Мне в доме знакомом не сесть у оконца,
Сухого не выпить вина.
Стоит допоздна неподвижное солнце
В окне ресторана «Двина».

Меж пьяных компаний и пар – инородный,
От всех в стороне, нелюдим,
Я мысленно чокаюсь с вами сегодня
И пью, словно Пушкин, один.
Прощайте. О прожитых днях не жалею.
Той питерской давней зимой,
Я палубу выбрал землёю своею,
И выбор был правилен мой.

Прощайте. Мне лиц не увидеть знакомых
Над паром холодной воды,
Где судну навстречу, теченьем влекомы,
Плывут низколобые льды.
Навстречу рассвету, дорогою дальней,
Где ветер полярный жесток,
Вдоль края планеты, меж тундрой и льдами,
Уходят суда на восток.

Падение, потом подъём,
Туман, сырой и скользкий,
В иллюминаторе моём
Безлюдный берег Кольский.
Опять врачуется душа
Заботами простыми,
Струится мимо, не спеша,
Подвижная пустыня.
Лишь возникающий на миг
В бинокле семикратном,
Окликнет нас сторожевик
И повернёт обратно.
Как кружевницы, ткут винты
Узор на зыбкой ткани.
Мы держим курс до темноты
На нос горбатый Канин.
Несутся чайки вкривь и вкось –
Летающие лодки,
И острова торчат, как кость
У моря в белой глотке.
И, словно призрак неземной,
Судьбы вращая стрелку,
Компас кружит передо мной
Зелёную тарелку.

От плоских беломорских берегов
К базальтовым клыкам Охотоморья
Идут суда в далёкий перегон,
Речные корабли – пехота в море.
Идут в обход туманной полосы,
Где льдин таятся битые тарелки,
И смотрят капитаны на часы
И снова в полночь переводят стрелки.
Вдали земля пустынная видна,
Где только птицы да стада оленьи.
Идут суда. Качает их волна.
Где разойдутся? На Оби, на Лене?
По разным рекам, в разные края,
К другим командам и другим причалам.
Расстанется недолгая семья.
Все в одиночку жить начнут сначала.
Но над тяжёлой медленной водой,
Охваченной предчувствием мороза,
Их, как людей, застигнутых бедой,
Объединяет общая угроза.

Снова снега волнующий запах
Обнимает, как в детстве, меня.
Лёд плывёт неуклонно на запад
В направленье ушедшего дня.
Здесь расчёты со временем мелки, –
Новый пояс упал на весы,
И опять переводим мы стрелки,
У себя отнимая часы.
Нам ещё отдавать многократно
Наших жизней короткую часть,
Вспоминая о том, что обратно
Не вернётся отобранный час.
Потому, с неизменностью строгой
Чередуя и солнце и тень,
Всякий раз с непонятной тревогой
Приближаю я завтрашний день,
Где пылая в зелёном тумане,
Уводя от детей и квартир,
Нас к себе, словно бабочек, манит
Ослепительный ориентир.

Кому-то родина и здесь,
Где дерево расти не может,
Где и олени обезножат
В пути. Должно быть, что-то есть
Для глаза местного и уха
В холодной, плоской и пустой
Земле, бесплодной, как старуха.
Не отвергай её, постой.
Быть может, попросту, мой друг,
Хозяев угощая чаем,
Чего-то мы не замечаем,
Что очевидно всем вокруг.

Что нам здесь? Мы пришли и ушли.
Только западный ветер подует,
И покинем мы остров Колгуев,
Неприютный осколок земли.
Здесь живёт кривоногий народ,
Свой безрадостный век доживая.
Два десятка домов. Буровая.
Тот бездельник, кто с нами не пьёт.
На Колгуеве винный завоз,
Третьи сутки гуляет посёлок,
Но компаний не слышно весёлых –
Пьют серьёзно, без песен и слёз.
А в окошке немытом светло.
В нём волна полыхает литая.
Словно жёлтая птица, взлетая,
В нём закат поднимает крыло.
Буду помнить меж дел и забот
Берега, где в отлив не пристанешь,
Ленинградскую девушку Таню,
Провожающую мотобот.
Буду помнить отсюда вдали
Кислый запах лежалого хлеба
И богатство несметное неба
Над убожеством нищей земли.

Снова льдов скрипение и шорох.
Снова утро перед нами множит
Острова пустые, на которых
Ничего расти и жить не может.
Там костёр рыбацкий не дымится,
Не пылает тундра светом алым.
Стороною облетают птицы
Плоские обветренные скалы.
Стороной суда проносит море,
Стороною проплывает рыба.
Облик берегов уныл и горек,
Словно после ядерного взрыва.
Целый день ещё и целый вечер,
Скучного не изменяя вида,
Будут они плыть, кружась, навстречу,
Как причалы мрачного Аида.
И в тумане утреннего света
Мы стоим, не говоря ни слова,
И глядим, какой была планета
И какой, быть может, будет снова.

Ночная стоянка у острова Тыртов,
На якоре, в бухточке, льдами затёртой,
Безветрие, белая ночь.
Ни плеска, ни шороха, ни дуновенья.
Часам не подвластное, длится мгновенье,
Которое не превозмочь.
Ночная стоянка у острова. Берег,
И небо, которое выдумал Рерих,
Горящее жёлтым огнём.
И чёрная чёткость очерченных линий,
И пар изо рта, и на палубе иней,
И стол, и бумага на нём.
Ночная стоянка у острова Тыртов,
И вяжущий вкус разведённого спирта,
И лампа, и медленный лёд.
Молчание Карского моря, и память,
Как в белую ночь в неё падать и падать, –
Падением начат полёт.
Стоянка у острова. Мир под руками,
И дух, обращённый то в чайку, то в камень,
Века соблазняющий нас.
И всё так морозно, и звонко, и чисто,
Что что-то должно непременно случиться,
Немедленно, тут же, сейчас.