Омар Хайям - Рубайят

Я знаю всю зримую суть бытия и небытия.
Все тайны вершин и низин постигла душа моя.
Но я от всего отрекусь и знаний своих устыжусь,
Коль миг протрезвленья один за век свой припомню я.

Чудо-чаша. Бессмертный мой дух восхваляет ее
И стократно в чело умиленно лобзает ее.
Почему же художник-гончар эту дивную чашу,
Не успев изваять, сам потом разбивает ее?

Пока с тобой весна, здоровье и любовь
Пусть нам дадут вина — багряной грозди кровь.
Ведь ты не золото! Тебя, глупец беспечный,
Однажды закопав, не откопают вновь.

Саки! Печалью грудь моя полна,
Без меры нынче выпил я вина.
Пушок твоих ланит так юн и нежен,
Что новая пришла ко мне весна.

Небо — кушак, что облек изнуренный мой стан,
Ад — это искорка наших пылающих вздохов.
Рай — это отдых, что нам на мгновение дан,
Волны Джейхуна [43] Джейхун — арабское название реки Амударьи. — родил наших слез океан.

Вам — кумирня и храм, нам — кумиры и чаша с вином.
Вы живете в раю, мы — в геенне горящей живем.
В чем же наша вина? Это сам он — предвечный художник
На скрижалях судьбы начертал своим вещим резцом.

В дальний путь караваны идут, бубенцами звенят.
Кто поведал о бедах, что нам на пути предстоят?
Берегись! В этом старом рабате алчбы и нужды
Не бросай ничего, ибо ты не вернешься назад.

Из кожи, мышц, костей и жил дана творцом основа нам.
Не преступай порог судьбы. Что ждет нас, неизвестно, там,
Не отступай, пусть будет твой противоборец сам Рустам [44] Рустам — легендарный богатырь, герой эпических сказаний древних иранцев, является одним из основных действующих лиц «Шахнаме» Фирдоуси. .
Ни перед кем не будь в долгу, хотя бы в долг давал Хатам [45] Хатам ( Хатем, Хотам ) ибн Абдаллах Аттаи (кон. VI — нач. VII в.) — доисламский арабский поэт-воин, прославленный во многих сказаниях своей щедростью и благородством. .

Коль весенней порою, красотою блистая,
Сядет пери со мною, чашу мне наполняя,
У межи шелестящей золотящейся нивы,
Пусть я буду неверным, если вспомню о рае.

Знай — великий грех не верит в милосердие творца.
Если ты, в грехах увязший, превратился в сквернеца,
Если ты в питейном доме спишь теперь, смертельно пьяный,
Он простит твой остов тленный после смертного конца.

Лучше в жизни всего избегать, кроме чаши вина,
Если пери, что чашу дала, весела и хмельна.
Опьяненье, беспутство, поверь, от Луны и до Рыбы,
Это — лучшее здесь, если винная чаша полна.

Стебель свежей травы, что под утренним солнцем блестит,
Волоском был того, кто судьбою так рано убит.
Не топчи своей грубой ногой эту нежную травку,
Ведь она проросла из тюльпановоцветных ланит.

Когда я трезв, то ни в чем мне отрады нет.
Когда я пьян, то слабеет разума свет.
Есть время блаженства меж трезвостью и опьяненьем.
И в этом — жизнь. Я прав иль нет? Дай ответ.

Я жадно устами к устам кувшина прильнул,
Как будто начало желанной жизни вернул.
«Я был, как и ты. Так побудь хоть мгновенье со мною», —
Так глиняной влажной губою кувшин мне шепнул.

С фиалом в руке, с локоном пери — в другой,
Сидит он в отрадной тени, над светлой рекой.
Он пьет, презирая угрозы бегущего свода,
Пока не упьется, вкушая блаженный покой.

Страданий горы небо громоздит,
Едва один рожден, другой — убит.
Но неродившийся бы не родился,
Когда бы знал, что здесь ему грозит.

Блажен, кто в наши дни вкусил свободу,
Минуя горе, слезы и невзгоду;
Был всем доволен, что послал Яздан [46] Яздан ( Йездан, Ездан ) — бог, господь; дух, ангел, творящий добро. ,
Жил с чистым сердцем, пил вино — не воду.

Увы! Мое незнанье таково,
Что я — беспомощный — страшусь всего.
Пойду зуннар надену, — так мне стыдно
Грехов и мусульманства моего!

Как обратиться мне к другой любви?
И кто она, о боже, назови.
Как прежнюю любовь забыть смогу я,
Когда глаза в слезах, душа в крови!

Бессудный этот небосвод — губитель сущего всего,
Меня погубит и тебя, и не оставит ничего.
Садись на свежую траву, с беспечным сердцем пей вино,
Ведь завтра вырастет трава, о друг, из праха твоего.

Чем прославились в веках лилия и кипарис?
И откуда все о них эти притчи родились?
Кипарис многоязык, и цветок многоязык. Что ж молчат?
Иль от любви самовольно отреклись?

Коль жизнь прошла, не все ль равно — сладка ль, горька ль она?
Что Балх и Нишапур тогда пред чашею вина?
Пей, друг! Ведь будут после нас меняться много раз
Ущербный серп, и новый серп, и полная луна.

Есть ли мне друг, чтобы внял моей повести он?
Чем человек был вначале, едва сотворен?
В муках рожденный, замешан из крови и глины,
В муках он жил и застыл до скончанья времен.

О друг, заря рассветная взошла.
Так пусть вином сверкает пиала!
Зима убила тысячи Джамшидов,
Чтобы весна сегодня расцвела.

Тем, — кто несет о неизвестном весть,
Кто обошел весь мир, — почет и честь.
Но больше ли, чем мы, они узнали
О мире, — о таком, каков он есть?

Доколе дым кумирни прославлять,
О рае и об аде толковать?
Взгляни на доски судеб; там издревле
Написано все то, что должно стать.

Пусть эта пиала кипит, сверкает
Живым вином, что жизнь преображает!
Дай чашу! Все известно, что нас ждет.
Спеши! Ведь жизнь всечасно убегает.

Чья рука этот круг вековой разомкнет?
Кто конец и начало у круга найдет?
И никто не открыл еще роду людскому —
Как, откуда, зачем наш приход и уход.

Только ливень весенний омоет ланиты тюльпана,
Встав с утра, ты прильни к пиале с этой влагою пьяной.
Ведь такая ж трава, что сегодня твой радует взгляд,
Через век прорастет из тебя в этом мире обмана.

Зачем себя томить и утруждать,
Зачем себе чрезмерного желать.
Что предначертано, то с нами будет.
Ни меньше, и ни больше нам не взять.