Елена Талленика - Ликбезна. Премия имени Анны Ахматовой

бегает рядом: у этих дерев – трава…

закончился… ты понял это вдруг,

ведя рукой по дерматину в клетку,

который принудительно совпал

по линиям с углами перспектив…

смотря в окно из времени тоски

в чужую даль, так зримо малолетно

расставившую жизни маячки,

и отворачиваться словно запретив.

стал шаток, как подручные слова,

то забывая русский, то калеча.

так плечи в узком напрягал пальто,

когда был дерзновенным из мужей.

закончился… завариваешь чай,

переставая оставлять на вечер,

в нем времени высокая печаль

листом не обозначится уже…

газетная не сложится стопа,

в домашнем обиходе неликвидна…

полковником, в помятом галифе,

выстраиваешь армию солдат

из пустотелых склянок подо все…

ему не пишут… не сильны обиды…

закончился… жестянка под «бычок»:

расплющиваешь, лишний горб придав…

в коротком вдохе застревает кость…

а он длиннот и пауз предсказатель,

и неминуем был сто лет назад,

до артистично поднятой руки…

препятствие на подорожной дня:

ботинок – несвободы указатель…

не хочешь осторожно обходить,

но пнуть не можешь молодцом лихим…

старик… твое величество, скорбит…

корявым деревом вид из окна украшен.

живописует новая весна,

рождая лист из каждого сучка…

смотрин ему ещё на сотню лет…

величия – на сотни тех, кто младше…

чья тонкоствольна поросль вдоль аллей…

но крона чья не вдохновит к мечтам…

ты смотришь так, как будто знаешь, что умру…

вся: гибель митохондрий человечьих.

так смотрят пастыри на юных и старух,

покой обретших в теле изувеченном.

телесна зыбь опознанной руки,

бестела: в нереальности запястий…

ничто не стало, как предлог: благим,

и только этим ощутимо счастье…

ты видишь больше, чем сумела скрыть…

из позвонков ряд пуговичный нежен.

уютный плед сминает пару крыл…

скажи мне: «ангел» и добавь: «повержен».

подростком в «акмэ», а не в розовых прыщах,

до приговора время убыстряю:

поэзии – Давидова праща:

бросает жизнь, как в Голиафа – пряник…

порадуй мя уютом шалаша

в действительном, как обух пробужденье.

судьба моя, порадуй наважденьем,

здесь только нелюбовию грешат…

сними Христа с нательного креста

я с тяжестью такою соплеменна…

с тернового куста обыкновенно

ни ветви, ни зелёного листа…

порадуй мя… и выстели пером

ложбину неустроенного ложа…

не потому, что терпит помоложе

спина – и камень мостовых Верон…

а потому, что в долг любая ночь…

осенней стужей негу лихорадит

я не прошу, я заклинаю: «ради!»

чего-то свыше, данного помочь.

как нежность сухожилия в игле,

сшивающей ремень черезседельный…

порадуй мя, хоть чуточку бездельем,

на вене обездвиженной пригрев…

к пульсирующей льнула горячо

не страстью, обреченностью увечна!

судьба моя, порадуй мя сердечным…

полжизни в бессердечии влачу…

крыльев зачатки: сведенные за спину руки.

в мускульной силе: объявший полет возраст.

лестница в небо: оставив на ней отпечатки,

стань иноверцем, и тем, кому бог даст…

не за труды… за извечный отказ строить,

через ступени бежать, прогибать доски.

там с высоты, посвященным видна Троя:

каждый кинжал и троянца доспех плоский.

к черту успех! не считай долгий спуск скучным.

лестница в небо: построенный лифт рядом…

выбрал его, моментально взлететь лучше,

но горизонт вдохновляет подъем взглядом…

ты рассмотрел было время и с чем сравнить…

видимый свет начинает лучей копья

и завершает, когда в горизонт плавно

огненный шар лодку трудного дня – топит…

ночь переждав, ты готовил ступень выше.

ждал в тишине, как появится луч первый.

слушал себя, как неровно душа дышит,

как замирает, и бьется в груди нервно.

как-то решил: если все надоест – бросишь.

встал на ступени: не вверх и не вниз – доски.

сколько их будет? одиннадцать, пять, восемь?

или одна, на которой стоять скользко…

если не белокожей и женственной тоже,

не поэтом родиться, а где бы… кем…?

только чёрным джазменом: труба в кисть вложена,

или саксофонистом: мундштук в руке…

мне же музыка торкает в междуножье —

это чувство на грани, а грань остра…

я же мазала ваксой, подростком кожу…

я хотела быть чёрной, идя в астрал!

в дымном клубе Гаваны, в квартале бедном,

среди точно таких же, исторгших звук

из простынного пота, сплетений венных,

ноздри ночи июльской под ритм раздув…

отрываясь экстазно, свободно страстно…

упиваясь инаковой красотой,

каждой ноте любовно позволив властвовать,

над её доминируя – высотой…

в ночь уйдя по следам, раскалённым сотам,

волоча сандалету по мостовой,

сколько выпито рома, запомнив рвотно,

с послевкусием джаза, само – собой…

завтра все повторится: жара и лето

предлагают сигару, джаз, ром и секс…

если бы не джазменом и не поэтом?

по Тибету… монахом… уйдя из сект…

сознанье мотылька… лечу в огонь

пергамент обожженный тонких крыльев

предчувствие не вынудило боль

напомнить о себе хоть чем-нибудь

портные отказались от лекал

гробовщики не сразу же зарыли

их тоже возбуждает красота

до факта не владения собой…

лечу и говорю «пока» всему,

в чем собиралась быть живучей

огонь не обязателен для всех

но куртуазен в отношении дев

нет разницы чем обусловлен акт,

академический перформанс не изучен,

никем не продублирована жизнь…

нет доступа к спасительной воде.

не справившись с синдромом мотылька

лечу в огонь к вольфрамовому аду

банально разбиваясь о стекло —

дурацкий сон! зачем он так со мной…

хочу другого! но мгновенья сна

вновь заставляют сломленную падать

сиреневы ли будут синяки?

в бесплотном теле мотылькова боль…

и так обидно! черт его дери!

пергамент тиражируемый трижды

магическое действие огня

закрыл стеклом вольфрамовой дуги…

этапы разделив на раз-два-три,

я лучше бы летала над Парижем,

но, вьюсь вокруг горящего огня

как не вилась бы, ни над чем другим…

человек в проходном дворе на просвет:

силуэтный карлик…

Гарлем выбросил белый флаг,

факт насилия отрицая.

ссадин множественных нытьё,

выдох города всё угарней.

я должна забрести туда,

воздержавшись от порицаний…

зная, как напрягает жизнь…

шизен, вымучен выбор божий.

почему однороден цвет алой крови,