Елена Сомова - Пылающая лира. Стихи

Мне десять минут дается на звездный прах,
И эту сумятицу уличной карусели,
Когда отражается небо в оконных домах
и свежий родник молока – чаши облачные просели, —

я пью их весеннюю младость, щемящий восторг
апрельской прохлады, и солнца кофейную чашу
раздаривает весенний и взбалмошный бог,
неся чушь поп – корна, орехов, медяшек
в фольге – шоколадных – и быстреньких крыльев для ног,
чтоб перебежать разноцветье – соцветье миров —
цветущих каштанов возникшие пирамиды
на площади Горького, где изощренные виды
в попутном блаженстве
навеивают образ снов.

Витражи зимы стаяли к весне,
Чайки разлетались над пропастью,
Размахнув в полокна извне
Длиннокрылые свои лопасти.
Бедный мальчуган изгулялся всласть —
Самокат разлегся на площади.
В пьяной карусели двоясь,
Отчим рядом, спросит у лошади,
Как ее зовут. Беспощаден хмель,
Выжрал силы, рушит очаг родной.
Женщина в слезах, – как ей быть теперь?
Мужа к очагу приведет конвой
В праздник Пасхи с кражей у пропасти.
Газовая камера – город—западня, —
Не прорваться в свет без отмычки.
В отравленье газом катится свинья
На карачках вниз, – в зенки вставив спички,
Чтоб увидеть мир Господа святой,
Нежный в бирюзе апрель и восторги,
Чтобы пасынок не сказал: «Не мой
Ты отец! Прочь, вон!»
Подлая привычка
Жить не светски, без эстетики Ришелье,
Не сажая сад для потомков,
Не глотая вздох в вышине
по Семирамиде – в обломках
совести, здоровья, души.
Безответственность – «великое» дело
разложенья.
Выкрутасы лапши
Для скольженья вниз положенья.
И коптят по ямам своим
Пьяницы свой быт сиротливый,
И девчонки нравятся им,
Как поток отхожий, слезливый.

Ночь отнимает свет
и длится панорамой неба,
исчерканного самолетами взахлеб
и темными прохлады облаками.
Что скажет ночь: засохни до утра
или дождись, как взмаха топора,
луча от лучника небес,
пересекающего крест.
Скажи, это всего игра?
Сейчас бы полдень, плавать в облаках
и слушать птиц.
Скандальный морок мира
гремит, и катится прибежище – квартира,
как саркофаг, и длится ее шаг
по млечному пути – длиннее не найти.
К чему искать?
Приплюснутая к стенке,
подтягиваю к животу коленки
и двигаю по млечному пути
фигуру шахмат. Млечность впереди,
и четкой поступью заводит разговор,
как дуло, взгляд, нацеленный в упор.
Луна цитирует фрагменты жизни
лет
шестнадцати назад, – весь ужас жизни,
ингредиент которой – слезы. Брызни,
луч света в царстве, где лишь гаснет свет —
поддерживает факел сон в ответ
запросу от усталости. Здесь ад
сменил пластинку диссонанса насовсем,
и двигает оконный мой квадрат
к интриге света.
Замурованной в кисель,
мне дождь в суглинке промывает веки,
и закрывая двери дискотеки,
приподнимает занавес. Театр
за поворотом. Уходя, кошмар
раскидывает скатерти из карт
и ставит в центр березовый отвар,
переключает музыку на визг
и замолкает в круговерти брызг.
Я не приемлю жизни вразнобой
с молитвами о мире.
Царство крыс
в движении по кругу – за хвостом —
зачеркиванье дел моих под свист.
Уж лучше невниманье, чем любовь
врага, высасывающего все взасос:
и силы, и дела, —
и новый кросс
в инстанциях, где льет за жизни кровь
и нет малейшей тени от добра.
День отменил органику ночных
иллюзий, раздевающих меня
до глубины души, где треск огня, —
в сухой щепе отломлен старый стык.

Как жалюзи из веточек березы
мой выходной от смертных всех закрытый…
Пережила несчастья, бури, грозы, —
мой свет, водой природы перемытый!..

Глотает мир апрельские потемки
и ветки, словно плети балюстрады,
подстегивают выйти. Воздух теплый.
Нет драгоценнее такой награды:

перебежать на лебединый остров
по воздуху разутыми ногами —
и увидать, как отступают годы —
в движенье буратиньи кости остры,
и воры в гнезда прячутся до мора.
Крадут яйцо кукушье. И светает,
Береза воздух ветками листает,
И на работу уже очень скоро.

Птица пролетела надо мной
Как душа убитого поэта
Долго же не видела я света
В суете о мире за стеной
из печали и работы. Знай,
птица, в чудо верю на заре я,
когда выйдет первый же трамвай,
и земля звучит, дрожа и прея.

Что взять с собой? Беспутный этот мир
с лихвой обворовал меня по схеме,
мошеннически ловко в этой теме
паразитирует среди картин
неядовитых угловых растений,
и вопреки, творит себе кумир,
и сетует: здесь были свиристели,
а на столе в тот миг стоял кефир,
но после птиц его коты доели.
И все мы исключительно за мир.