Елена Сомова - Пылающая лира. Стихи

В небесных поисках себя
И странствиях любви моей
Бегущим светом подогрей
Остывший облик бытия.
Свет – воскрешение души,
Как в детском взгляде Новый год:
Сияние гирлянд, спеши
Подарок свой забрать, восход
Опередить сияньем глаз
И совпадением со мной
В волшебном, самом дорогом.
Свой мир для бабочек открой
В сверканье будущих минут:
Глаза в глаза, рука – в руке,
Свет зайчиков на рукаве,
Родник любви в горной воде.

И водопада бурный всплеск
Уже в сердцах проводником
в луч откровений, в тайный лес,
где в землянику напролом
Летит созвездие орла,
А бабочкино волшебство —
Взлететь выше небес —
В окно – и в облачное молоко —
Невинно радует.
Учить
Меня жить бабочкиным днем,
И жизни боль переносить,
Взмахнув египетским крылом:
Любую боль переживу,
Сменив пространство на конверт —
Закрою в нём и мысль. Слежу
С небес отправленный ответ.

Своим сознанием—фонариком скребу
по горной проповеди белого монаха
и его в звездах отраженья – зодиака,
чтобы сказать большому утюгу:
«Зачем до блеска лужи гладил ты?»
Теперь скользить, воздушные фигуры
изобретая в воздухе.
И фуры
летят по линии магической судьбы.

Как—будто бы восточный падишах,
подергав кукол, вовсе наигрался,
со сном боролся, но как ни старался,
в борьбе неравной ощутил он крах,
отбросил нити и фигуры прочь,
а я, падение пытаясь превозмочь,
еще вихляюсь, будто коромысло
подлейше на плечах моих повисло, —
никто не поспешит, увы, помочь.

…И падающий снег стремится прочь.

В крыльях бабочек раствориться пылинкой пыльцы,
никем не замеченной,
мчаться в клавиатуре зайцами пальцев,
гармонией света, резьбой опредмеченной.
За рисковый винтаж полюбить короля неприкаянно,
сиротливой гвоздикой молчать на ветру,
словно маятник
убаюкивать душу и в снежном гнезде,
и в витании взгляда по ветке—косе,
обрывать посторонние звуки,
вороватых птенцов от науки
изумлять пухом ангелов, встреченных
стуком сердца, ими замеченным.

Свежие чувства, метель, пучеглазая соль…
Как помирить этих птиц и мороз?
Жмутся к веткам
всей теплокровной броней.
Пожалей их – изволь.
Снизу снуют поперек миров марионетки
цивилизации:
скачут, как стаи стрекоз
над пулеметами взглядов, локтей и коленок,
вшитых в ватин,
им просунутый между клеток.
Трудоголический скрип – суставной Аладдин
слушает эхо пространства, щемящую боль
и ностальгию по грезам любви.
Там, на ветках,
в самой вершине, над снежным гнездом,
как пометка,
дремлет печаль в колыбели —
и там ее дом —
в струях снегов, в колыбели ветвей,
с тигром в клетке, —
в клетке грудной,
в половинчатом свете виньетки.

Я вижу снег явленьем абсолюта
и утоленьем жажды и избытка
огня любви, сметающего нечисть.
Снег – это поры, влажное присутствие
избыточно пришедшей вертикали
в мир соответствия горизонтальных линий
и уходящих духах птиц к покинутому солнцу
во встречное гнездо, – хранитель сердца —
баланс вселяет из гармонии. Так счастье
становится реальностью в изгибах
горизонтали, нам дающей
свет очагов, добра и сил, всех стерегущих.

Тихо в брошенном доме,
Земля наслаждается полночью.
Дух уснул на соломе,
Зажатый в щели своей горечи.
Выражаясь в усмешке, ирония смерти кудахтала,
Проезжая по сердцу рептилиями трактора.
Прозаичен пассаж акварели над матерью вымысла.
На погонах две птицы-дуэли таинственно выросли.
Духом Пушкина веет в метели отчизны двухкамерной:
Дом – работа – и всё, – два сегмента души неприкаянной.
Пухловатая снежная россыпь – на кашу наличными,
Если грызла любовь сухари в тишине пограничником,
Если рявкали в полночь две глотки, желая насытиться
Адским прессингом – тьмой искаженного ими же личика.
Не согласен с хористикой, плыл на восток с метлой бешеной
Убиральщик истории и вытиральщик повешенных.