Михаил Шустерман - Избранное. Том 2

Музейный зал в печали, как в тумане…
В нём души, не сгоревшие в огне…
Христова же – распята в Эвиане,
По-европейски. Ночью, в тишине.

В том мире, что мы чистим,
Где ум обычный глуп,
Каталка полуистин
Везёт сомненья труп.

Ослеплено прозренье,
И пафос бледноват…
Распахивает звенья
Железной связи ряд.

Кислятиной воняет
Привычная брехня.
В стихи её вставляет
Знакомая свинья.

И вывернуто слово,
И дерзок барабан.
И сытое наблёво —
Наблёвано в карман.

Заплакают в платочки
Бесслёзные глаза.
Есть у брехни две дочки —
Голубка и гюрза.

Нет, я не стану злее,
Не разожгу пожар,
Когда меня жалеет
Воспевший Бабий Яр.

И как это ни грустно —
Но правда здоровей.
Любой великий русский
Он, в сущности, еврей.

С его картавой речью
И бледной худобой…
Мессия и предтеча,
Американ-ковбой.

На мандаринском сыплет,
Суров и узкоглаз,
Конфуция пресвитер,
Японский скалолаз.

Никто его страданий
Не может ощутить.
Чтоб накормить пираний,
Им надо жизнь прожить.

Быть с Господом на равных
И возлюбить жену.
Быть в море жизни камнем…
И не пойти ко дну.

В наш новый век шутов и недоучек,
В Христовой повести приходов и отлучек,
Что Мартин Лютер нам живописал,
Сокрыта истина, которая скандал, —
Христу удел Мессии не поручен.

В крови Голгофы лишь затлел фитиль,
Который разум тьмою окатил.
И тысячи язычеств пантеон
Был ввергнут в очищающий огонь,
И обращен в кладбищенскую пыль.

Он был не Измаил, а Исаак,
Кому-то друг, кому-то – вечный враг,
Но промысел обрёл обличье Б-га
Не в храмовых стенах, а в синагоге,
В камнях Синая и в его песках.

Сто лет до Лютера разбрызгалась волна
Святых и грешных, пробудившихся от сна,
Сберегших, как величие души,
Как медные последние гроши,
Торы понятные немногим письмена.

Для наказанья избранный народ,
Одолевал моря не вплавь, а вброд
И силой богоизбранности дерзкой
Творил искусство в этой яме мерзкой,
В миру, где за исходом шёл исход.

Б-г христианен, если он еврей,
Мессия верен функции своей…
Но есть загадка естества и места —
Что есть предназначение еврейства
В куче дерьма орлов и голубей?

Служить примером верности доктрине?
Хранить давно ушедшее доныне?
Беречь огонь надчеловечьего ума,
Остаться светом, если выгоднее тьма,
Сажать деревья в вековой пустыне?

Мой бедный Лютер! Ты хотел охристианить
Безумство мук, несогнутую память,
Ответственность за пашни и стада,
И право быть собой везде, всегда…
Грусть этих строк, текущих как вода
В ту вечность, что нельзя себе представить.

В Одессе на Привозе продают паровоз —
Усё при нём – и будка, и колёса…
Куда уехать будем – не стоит тут вопрос —
На чём уехать, и цена вопроса.

Об на хер он тут нужен – не идёт разговор,
И, где вагоны, тут неинтересно…
Давай гуртом поедем – просипел старый вор —
На Молдаванку или на Пересыпь.

Торговка тетя Соня, что стоит на бычках,
Сказала – он дойдёт до Петербурга!
Не согласился с ней один профессор в очках,
Но согласился с ней привозный урка.

Сказал: «Ну шо, бакланы, не слабо в Петроград,
Там снова в революцию сыграем,
Сдадим мы комиссарам, чтоб без козыря, карт,
И царскую кладовку обшмонаем!»

Потом армяшка Хачик поднял рваный картуз,
И говорит: «Давай влетим в коммуну!
Возьмем оттуда хавки да и выпивки груз,
И я всё это на склады засуну.

Потом себе получим и рыжьё, и брильянт
За бабки, шо сторгуем на Привозе,
В Париже загудим, как первый сорт эмигрант,
Поедем и туда на паровозе».

И лишь Семён глядит с тоской на народ,
В рубашечке и шкарах из Торгсина:
«Нас эта сука, – говорит, – лишь на могилу свезёт —
Не продают в Одессе керосина…»

Если ты уже разбужен —
То сужен
Твой горизонт восприятия Вселенной…
То ли дело – во сне —
Безумие всех мыслителей
горящими буквами по стене!
Инфляционная коррозия золота и плоти бренной.

Там, где мёдом помазано, всё уже сказано —
Словами, красками, звуком,
что виляет по гармонии…
Его и выбирать не нужно —
Выражаешься, как игла на патефоне,
Главное – разом, главное – дружно!

Где погон споротый – там и зад поротый.
Идеал насыщенности жизни —
Ленин на купюрах…
Проклятое механическое
пианино – клавиша – доллар…
В подмосковной электричке
навечно выставлена скульптура
Пьющего человека, разыскиваемого Интерполом…

Интеллигент, как святыня Иерусалима —
Неповторим или неповторима.
В российских провинциях —
Шампань, Кремона, Сицилия, Тоскана,
В предгорьях Алтая
и другой географической путанице —
Таких, как Ненецкая автономия…
Или как у кита – незаживающая рана,
Или культурка – сытого жуира голодная спутница.

В роли дежурной бляди или щепки в водопаде
В России есть интеллигенция,
как отрыжка после обеда…
Как дежурная мученица на ведьмовской костёр…
То ли совесть, то ли народный парк
в металлической ограде —
Сэры артуры, леди гвендолен,
многочисленные анны и прочий сор…

И, как машины на заводах Форда,
Конвейерно лезет в российскую интеллигенцию
каждая жидовская морда.
А за ними, как энергия в батарею, —
ничтоже сумняшеся проникают евреи.

Я строил дом из щепок и осколков.
Задумал замок, небоскрёб и храм…
А выстроил невзрачную избёнку
С иллюзией пространства голых рам.

Её воображаемые шпили
Укоренялись в мраморе колонн.
А золотые луковицы пыли
Окутывали каменный донжон.

Вились спирально ауры растений,
Опёрся о мечту небесный свод…
Я строил для грядущих поколений,
Что смогут пережить тяжёлый год,

Вобравший наступившее столетье
Верховенства технических обид.
Его ополоумевшие дети
Сбивают свои головы с орбит.

До стона укорачивая мысли,
Любовью занимаясь по свистку…
Они себе полпамяти отгрызли,
В них не прибудет нашего полку.