Дмитрий Гольденберг - Антипоэзия. Стиходелии разных лет

А так – трепещут на ветру предметы,
Мокры дождём и в волглый мох одеты.
И всуе тщусь я, тарахтя трещоткой,
С предметов мох содрать ротационной щеткой.

Идея дала толчок слову, глаз породил слезу.
Из слова вылезли: Ветер, Огонь, Воздух, Вода.
Воде – быть зеркалом, чтобы отразить бревно в Верховном Глазу,
Когда из небесной сферы дождём колесниц низвергнется Золотая Орда.

Воздуху – быть средством передвижения слова и пищей огню,
Огню – давать нам очаг и тепло, ветру – играть с огнём.
(Так на пленэре играет в любовь и серсо инженер с невинною инженю —
Кровь, напоённая юным французским вином, резво играет и в ней, и в нём).

Вкривь, вкось пошёл гвоздь вопроса, вбиваемый в стену молчания.
Громкоговорители призывали нас к водным процедурам и скидкам на барахло.
А девушке бледной всё рисовались картины предрождественского венчания,
Пока в её лёгкие белым дымом из трубки перекочёвывало стекло.

Глеб Егорыч Жеглов украденный у женщины кошелёк
Засунул в карман пойманного карманника.
Королева Латифа совершила беспосадочный перелёт
Из Страны Чудес на Землю Санникова.

Наделён просветленьем, скопец голосил, что есть мóчи.
Постмодернистские поэты переглядывались и подмигивали друг другу.
Ницце и Токио они несомненно предпочитали Сухуми и Сочи,
Канберре и Рио – предпочитали Ригу и Лугу.

Элитарностью своей вялотекущей шизофрении
Кичился Дон Педро, раскачиваясь на маятнике Фуко.
«Всякая демократия требует периодических инъекций определённой дозы целенаправленной тирании», —
Пришла в субботу вечером к выводу умная девочка по имени Сулико.

Стража забе́гала по дворцу: исчез алмаз из фельдмаршальского жезла.
Алмаз унёс очаровательный юноша по имени Гоша —
Русский голубоглазый аналог Гавроша,
Довольствующийся кражами за неимением баррикад.

Зависимость означающего от означаемого тоже исчезла,
Рухнула на пол, как сброшенная с плеч тяжёлая ноша.
Артефакт и контекст подружились, как валенок и галоша —
И жизнь превратилась в один нескончаемый бал-маскарад.

Сизиф, катящий камень в гору, с вершины слетает свободным орлом.
Орёл, хватающий гремучую змею, обращается рисунком на банкноте.
Банкнота тонет в денежных мешках казино и публичных домов.
Сильнее, сильнее. Вытри слёзы, проглоти в горле ком.

Вычисли ситуацию, вроде шахматиста в цейтноте,
Затеряйся воином в колонне несущихся колесниц, исчезающих в пыли среди жёлтых наростов холмов.
Напиши мне письмо из Страны Семиотик.
Я представлю тебя идущим в тунике и босиком

С волочащимися позади трофеями порабощённых умов.
Я буду неподалёку, блохой на зевающем, продрогшем, оголодавшем койоте.

Филистимляне льстили о стиле ему,
Он лишь кланялся – как же иначе?
Принести, не разлив, сон в горсти ему
На вершину горы представлялось весьма благородной задачей.

Не катил он камней, как Сизиф,
Не треножил коней, не впрягал их в тачанки.
И не лез грязной лапою в лиф
Пышнотелой, дебелой гречанки.

Он Полюстрова выпил, сурово
Игнорируя взгляд детворы,
Отрыгнул и отправился снова
Сон нести на вершину горы.

Вся в тумане, вершина Ай-Петри
Возлегала в небесных высях.
Только лишь на седьмом километре
Он заметил, что он – на сносях.

И тогда, помочившись на землю,
Он гордыню свою превозмог,
И вернулся в родную деревню,
И признался, что он – не пророк.

Мосты зубов над ре́ками словес
И фонари под нетверёзыми глазами,
Застывшими в слезах пред образами,
И ветви вен, хотящие небес.

Кресты гробов над вéками. Застыл
Конъюнктивит скукожившимся снегом.
И только мозг, судья, архистратегом
По ветру веет веер чёрных крыл

Бровей, и проходящий мимо сброд
Лишь видит маску: ангел, рот в улыбке —
Да вот язык забыл создатель по ошибке
Ехидный запихать обратно в рот…

Потухли свечи, потускнели краски
И атаман, без слова доброго и ласки
Совсем сошёл на нет, ушед в себя
В стремленьи к абсолютному покою.

Давно махнули на Махно рукою
И вдарились с папашами в инцесты
Все местные подпорченные возрастом невесты,
А он – любил весь мир, себя любя.

Лизоблюдовский блюз.
Александровский сад.
Электрический стул.
Золотой самосад.

Саблезубый гештальт.
Гепатит Доздрапермы.
Пузыри́тся асфальт
Теоремами фермы.

Крестовина окна.
Математика зайцев.
Путешественник – в обмороке.
Хокусай кустанайцев.

Заходер и Заслонов.
Барселонский связной.
Муравейник стрекозий.
Ненавязчивый гной.

Перевита кокнаром
Нумизматика танго.
Я точу свой кинжал —
О гранитное манго.

Вальс идиотов. Бьют скелеты в цимбалы.
«В процессе дефекации автор мяукал и звал на помощь святых».
Святые юродствовали, куражились, кидали в него хлебным мякишем.
Немо взирали портреты с фальшивых купюр из картонных коробок.

И вот, ещё одно холодное утро приникло к окну
Глазами, вращающимися под захлопнутыми наглухо вéками.
Вальс идиотов вокруг стола – это танец без тел.
Отпечатки грязных ботинок на сетчатке глаз – опечатки потёртых татуировок.

Рассвет складывает волосатые фаланги пальцев для удара в поддых.
Ещё одно холодное утро вздымает крылья над человеками.

Иероглиф твоего лица расползается по белому шёлку историей династии Цин.
Твой змеиный язык извращён дегустацией марочных вин.
Ноги трачены плесенью чёрных колготок
И белый, как снег, эпидермий фальшивой невинностью кроток.

Руки связаны за спиной, кляп во рту, взгляд твой мóлит о плети.
Я войду в твою спальню в кожаной маске повелителя смерти.
И я подарю тебе несколько тысяч судорог до наступленья ещё одного холодного ýтра.
Кровь из твоего разбитого рта будет течь медленно и величественно, как река Брахмапутра.