Дмитрий Гольденберг - Антипоэзия. Стиходелии разных лет

Солнце белеет смутно
Из-под двери приоткрытой.
Смирно благодарим Создателя.

Ещё одно холодное утро
Добивает бейсбольной битой
Агента, прикинувшегося покупателем.

Абсолютная истина залегла безголовой селёдкой в подсолнечном масле
На столе в кухне, поигрывая жирной тушкой в ядерном солнце холодного утра.
А мы, словно кошки, оголодавшие на колбасных очистках и прóлитом на пол кефире
Ходили вокруг да около с вытаращенными зелёными глазами.

Когда император закончил рукопись Канона поведения подданных, ему аплодировали стоя.
Казалось, что даже сам Джа одарил его сахарной, белозубой улыбкой.
Император в ответ пыхнул опиумом из монгольского мундштука
И приказал охране ввести на допрос захваченных Пожирателей Букв.

Метр с кепкой приподнялся со своего стула и вылил кружку пива мне на голову.
Я не потерпел расточительства и припечатал его кулаком.
При таком движении воздушных масс из бара пулей вылетел чекист на мотоцикле,
Задавив при этом идущего к правде неторным путём Льва Толстого.

Туман был сметаны гуще – за полсажени не видать собственных пальцев —
Японская эскадрилья налетела мультипликационным вихрем на коровье стадо.

Красное солнце, белое небо флага их рвались пó ветру, словно молоко из груди ретивой кормящей матери.
Флотилия прудовых улиток обстреляла японцев, и дымящиеся, хорошо прожаренные самураи западали с неба.

Ни ежа, ни енота не было у юннатов.
Аляски, Калифорнии и Техаса не было у Соединённых Штатов.
У России же не было Сибири, Дальнего Востока и Курильских островов.
Африка на эту небывалую симуляцию исторических картин пожертвовала гиен и львов.

Слово было за Австралией, но последняя прикинулась
Кишкой для выброса отходов Земного шара
И отказалась пожертвовать жетон-другой на общее дело.
Кашевар подбросил угля в печь, цианистого калия – в котёл с кипятком.

Чёрные обезьяны перекочевали с Ирано-Иракской границы
И ушли в далекое-близкое прошлое косяком
Птиц, сложенных из бумаги умелыми руками монреальского клошара.

Динозавр насрал кучу и чуть ли
Не затопил самолёт с политическими деятелями Якутии.
Конституционная демократия рухнула,
Как перебравшая кокаина голая,

Падающая на чёрный рояль тётя Катя Распутина.
От лиц изнасилованных старушек
Перед глазами, как от мухи назойливой, не отмахнуться —
Ронял карты на стол обессиленно

Маленький урка по кличке Фрунзе.

В междуречье Чёрной и Белой Вольты
Лежит стольный город Уагадугу.
Моя terra incognita сделана из красного дерева, терракоты
И тополиного пуха, летящего сквозь фрамугу.

Гомогенизированным Логосом, разлитым в бутыли пятнадцатью унциями,
Торгуют на всех углах разбитные малые в грязных шортах и майках.
Свободные дискуссии в городе перемежаются публичными экзекуциями,
О которых предупреждают глашатаи в тюбетейках на таратайках.

Пасха. Крашеным яйцам дорогу прокладывает кулич
В форме восьмёрки, пропитанный ямайским ромом.
Всё моё детство меня сопровождал майский жук, которого я называл Кузьмич.
Доктор Стаккато вздыхал и лечил меня бромом.

В разбитом предплечье таится сумрак пережёванных и выплюнутых богов.
Дайте мне одного, от которого я бы погиб
Мотыльком с воображеньем Икара.

И, надетый на вилку его рогов,
В Царствие Небесное вошёл бы я, как входит в рот маринованый гриб
После стопки огненного нектара.

В колыбели качаемое матерью дитятко начинает слагать стихи —
Сие явление, уважаемая, именуется резонансом.

В порнофильме, не долго думая, заняли господина завхоза, сексуального гения от сохи —
В открывающий фильм титрах это было представлено дополнительным пикантным нюансом.

Пьяная фрейлина, упадая под стол, попыталась прикинуться
Исполняющей книксен или какой-либо этикетом положенный реверанс.

Знаку плюс, невзначай развалившемуся на два знака минуса,
Приписали в отчётности проявившийся дисбаланс.

Резонанс в наших ищущих смысла и жаждущих лета душах
Возбуждает оборванный дервиш, в рассветном тумане танцующий контрданс.

Дед Саид выбивает неведомый ритм на потрёпанных, старых баклушах
И выходит через невидимую секретную дверцу в космический транс.

Инопланетные особи после такого события дружно западали к нам в герметических клизменных грушах —
Это тоже, действительно, не иначе как резонанс!

Эвенкийский язык мне давался с трудом,
Я его изучал, шевеля языком,
Я язычником зычно глаголом эвенкским вибрировал
И верлибром его на бумаге размеренно реверберировал.

Я правителей Рима ругал языком Суахили:
«О, во что вы мой город, исчадия зла, превратили!
Отвернитесь и спрячьте свои непотребные хари», —
Говорил-выговаривал им диалектом бихари.

Эвенкийский язык мне давался с огромным трудом,
А кыргызский язык дался проще мне, чем эсперанто.
Я кыргызку мою благодарно слюнявил алкающим ртом
И лизал её солнечный зад языками восточного банто.

Милая, мне представляется Африка
Когда я нюхаю твои грязные трусики:

Берег Слоновой Кости, Ангола, Судан.
И я, в чалме, за рулём потрёпанного рафика,
Помажу свои протоарабские усики
Гуталином made in Монгол Шуудан.

Я – на постели.
Надо мной – самолёт.
Самолёт протыкает облако.
Я протыкаю облатку твоей невинности.

Следы истязаний на теле,
Порванный рот
Предстают с беспристрастностью Кодака
Во всей своей толстости и длинности.

Аристотелю – Аристотелево,
Мефистофелю – Мефистофелево.
Каждый – пророк, пожалте, отведайте плоти его.
Каждый – непахано поле картофелево.

Я шепчу: «Аф-ф-фрика» —
По бархану ползёт мой верблюд.
Я лечу пó небу – без полицейских, светофоров и траффика.