Анатолий Антонов - Вирши левши

В лучах июньского заката
над пеленой грибных дождей
взлетела радуги токката
в небесной мессе славных дней.
Как жизни торжества цветные
воздвиглись райские врата,
над злато-влахернской святыней
восстала божья красота;
в крестах воскресла чудо-арка,
путь к Богу радужно раскрыт…
Полно народу в кущах парка,
и правит бал воскресный быт.

А верит ли сам римский папа
когда без свиты он один
что Иисус страдал и плакал
и по земле босой ходил?
а верит ли что в самом деле
Вселенной правит божий дух
и воплощен в его же теле
иль эта вера для старух?
а верит ли святой наместник
взойдя на царственный амвон
в свои же благостные песни
или поет для паствы он?
а верит ли он в буллы эти
в которых смертным рай сулит?
в догматы верит в кабинете
когда над Библией сидит?
а сам сам верит посылая
иезуитство все в поход
чтоб ересь всюду истребляя
в той вере укрепить народ?

Москва для пришлых необъятна,
как коммуналка, неопрятна,
тесна для душ чужих столица,
я в чаще тел, я здесь посмел родиться.
На Абельмановке пошел я в рост,
Калитники – мой родовой погост.
Тут, на углу Угрешки и Мясной *
в очередях соцфак был первый мой.
Здесь, в школе Элька – первая любовь,
куда ушло все, что волнует кровь?
Стою на месте том же, Чара, через полвека,
ни улицы, ни дома, ни Москвы – калека,
не человек – без памяти ты – не москвич,
а с памятью без крова корневого – бич,
чарующее званье, смесь челнока и рвани,
мы щепки деревянной – мсковитяне.
Нас всех с Таганки – Сретенки снесли,
в панельные хрущобы вознесли,
а там, внутри Садового кольца,
царует смесь С(тавро)поля – Ельца.

Я приехал сюда
понаслышась о нем
гордый город узрел
белой ночью – не днем
не пытались огни
вырвать к свету из тьмы
и Петра и суда и граниты Невы
я бродил белой ночью
узнавал наконец
и каналы соборы и Зимний дворец
и до Стрелки дойдя
у ростральных колонн
я признался что
в белый город влюблен
и в его острова и сады и мосты
и в его купола и стихи и холсты…
после белых ночей не вернусь я назад
пусть чернеет сердце с тобой
Ленинград
1965

Люблю дома, в которых нам не спится,
панельную бессонницу столицы,
бессмыслицу реклам и улиц,
светящийся под черным небом улей.
Люблю порок средь непорочных окон,
Москву, распущенную, как рыжий локон,
гулящую по будням, а заодно и в выходные.
Люблю дворы с дворцами, проходные,
и брани площадной российские рулады,
и замершие площадей парады,
и металлических дверей запоры,
и на кольце автоколонн заторы,
и разнобой базаров и вокзалов,
единообразие окраинных кварталов.
О, как люблю московскую закваску,
Москвы богатой нэпманскую маску
и нищенской столицы одеянья,
бомжей – у баков мусорных – старанья
и новых храмов воздвиженье,
звон колокольный ради всепрощенья.
Люблю никольские пролеты
и власть потешную, заботы ее о нас,
о нашей плоти,
как тужится в бреду и в поте
лица, нощно и денно
служить нам, грешным,
самозабвенно.
Люблю кремлевские куранты,
как шаг чеканят нам курсанты,
люблю булыжник мостовой,
люблю все, что слывет Москвой.

Вот времени ход переломный
и перехода перехлест
где переполнены перроны
возле буксующих колес
где тяга к праведной опоре
средь невесомости парит
и где становится апорией
все что природа породит
где ржавая спираль прогресса
ползет себе скрипя назад
в отрезке этом время прессом
вбивает цифры моих дат
вот жребий мой
жить в промежутке
на стыке между двух эпох
в обнимку с нимфой
рифмой жутко
и с шуткой
дабы сделать вдох

Когда на лбу твоем клеймо врага
(и кляп во рту у всех сограждан прочих)
все сбудется, что напророчишь,
трубя в поэзии священные рога;
пусть связан путами –
на крыльях муз
ты на парнасские взлетишь высоты,
чтобы не смог нахрапом где-то кто-то
свободы превозмочь искус…
Но если отреченьем окропишь
лиры непорочной поднебесье –
ты захлебнешься в хрипе, а не песне,
и воцарится безъязычно тишь.

Приди к поэту припади
и испроси подать луч света
а будет гнать не уходи
моли и клянчи да не сетуй
скажи что ты не виршей ждешь
а жаждешь правды хоть крупицу
коль к роднику не припадешь
то будешь ложью ты травиться
скажи ему что он велик и мудр
рифмуя кровь с любовью
пусть повернется твой язык
сухой на славословье
Приди к поэту прииди
и преклони пред ним колени
а будет глух он
пропади ты пропадом
без промедления…

Он был один в толпе людской,
один за всех, но сам не свой.
Не за себя и не в себе –
святой сподобился судьбе.
Был среди нас, а не из нас,
ему зачтется в судный час,
что Лихо тихо он сносил,
весь жизни яд когда вкусил.

Жить это дышать
это вдох
жить это дышать
это выдох
дышать это если есть
право на вдох
вместе
с правом на выдох
есть если это дышать вдох
всегда
дышать это выдох
дыхание
это выдох и вдох
жизнь это
вход – выход
вдох – выдох
вход – выход
вдох – выдох
вход – выход
вход…
вход…
вход…
сезам откройся
я хочу выйти

Я – князь литовский, ты – княгиня,
нам ложе – Куршская коса,
бесстыдство дюн нам бьет в глаза,
и блудом пышет жар пустыни.
Страсть с двух сторон ревет прибоем,
в объятьях рушит берега,
и сосен крен – мазок Дега –
порывом оргии утроен.
Пески в узорах от сплетений
не теней – сладостных телес,
и если есть на свете бес
любви – он в Ниде – весь
в соленой пене…
Здесь край соитий,
мир зачатий,
первоисток первооснов,
и жизнь
в орнаменте библейских снов
размножена во благодати.