Алёшка Емельянов - Перемена погоды

Намёк на минет или съела козявку?

***

Корзина с грибами, что ставят к окну,

стога, из которых надёргали сена,

и пробки шампанского в тихом углу,

как горка залуп, обнажившихся членов.

***

Когда мой градусник покажет "43",

тогда я встречусь с дьяволом иль Богом.

Пока ж со мной лекарства и врачи,

ведь не написаны семь книг, и с переводом!

Вы, как одуванчик пуховый и мудрый,

иль словно сирень, кучеряшек копна,

как вылитый мёд, что замёрз этим утром,

обвив Ваш овал среди нового дня.

Видна пара ног под недлинною юбкой,

чьё устье разреза так манит углом.

Вы кажитесь гордой и смелой, не хрупкой.

Как Вы мне, так я Вам ещё не знаком.

Ваш абрис с изгибами, горками, кроной,

имеющий грацию и эпатаж,

увенчан весомой, незримой короной.

А я сзади Вас, как воспитанный паж.

В янтарно-молочных спиралях, кружочках

маяк рассыпает пружинистый свет.

Наверное, светитесь каждою ночкой,

с луной составляя волшебный дуэт…

Юлии Шестаковой

Без влаги твоей в организме так сухо

и вянут мои вдохновения все.

Питья такового нет в целой округе.

И жажда верблюжья пылает во мне.

Мне грезятся сочности из углубленья,

что хмелем втекают в уста и нутро,

что радуют плавным и вкусным теченьем,

особенно, если чуть сдвинуть бедро!

Питательный сок, как священный источник,

какой предназначен для ангелов лишь.

Родник сей – красивый и гладенький сочник,

пикантней ещё, если в очи глядишь!

Коньячные ломки без лакомки этой.

Голодный поэт лучше будет терпеть,

чем пить из ручьёв, луж других этим летом.

Чем сточные воды, так лучше уж смерть!

Просвириной Маше

Вы – атлас по всем анатомиям счастья,

по всем биологиям, книгам, делам.

В моих снах лишь Вы – неизменный участник.

Снотворное пью, чтоб подольше быть там.

Но сон – это только воздушная ложность,

какую вдыхать, осязать, пить нельзя.

Опять и опять всё страдает подкожность!

Вас так не хватает в разлучных часах!

Я жажду с каким-то любовным безмерьем,

к Вам тихо подкравшись, нагую обнять,

привзять Вас почти за загривок, с доверьем,

любя положить на живот, на кровать.

Потом упоённо поглаживать спину,

затем целовать от всех пальчиков ног

и вверх подниматься от парной низины,

до Вас восходить, как искуснейший Бог!

Мечтаю при фаре луны, перед ночью,

стремясь проявить откровенность, любовь,

опять отыскать ту заветную точку

средь шейных, солёненьких чуть позвонков…

Просвириной Маше

Из гладкой, послушной, душевной дворняжки

в колючего волка дичаю средь дня.

Без ласки, ошейника, рисовой каши

уже превращаюсь в подобье зверья.

В таком состоянии всё мне погано,

взираю на толпы, как будто на жертв,

что овцами блеют бездумно и странно,

в которых не дрогнет разумности нерв.

Желаю – не стать раздирающим зверем!

Лишь с Вами моё благородство росло

и мысли светлели, рождалась и вера

при каждом моменте, в любое число!

Мутация эта противна до жути.

Неужто в опасность для всех превращусь?

Но, коль Вас увижу, как Господа, чудо,

опять в добряка, ангелка обернусь!

Просвириной Маше

Во тьме средь камней, валунов и пылинок,

и смесей из влаги, метана, угля,

удушья и грязи, клочков и соринок

бродил и копался с угла до угла.

С кротово-шахтёрско-подводной сноровкой

искал я единственный, ценный кусок,

такой настоящий, без нот полировки,

как в скопище туч от луны уголок.

Глотал я прорывы, землистые брызги,

опять и опять ничего не найдя.

Треть века я тратил усилья меж рисков,

к заветной, высокой идее бредя…

Вдруг лучик узрев чуть солёный, искавший,

я ринулся прямо на клад световой!

И вот оттого полусонный, уставший

явился я перед алмазной тобой…

Просвириной Маше

Её приближенье – синоним всесчастья.

Охват – безмятежность, союз в тишине.

В объятьях её забываю ненастья.

Святой ритуал, что доступен был мне.

Блаженственный рай. Состыковка. Слиянье.

Сплетение с сортом, что чище иных.

И лучшая в тельно-духовном свиваньи.

Касанья правдивы, желанны, родны.

Лечебная, как винтовая повязка.

Дурманная, будто бы морфий и мак.

Тепло. Доброта. Волшебство. Синеглазка.

Я с нею б навеки застыл бы вот так!

Приводит в спокойствие и возбужденье.

Всё это – шедевр без граней, цены,

отправка ума в высоту наслажденья,

возврат к Богородице в свете луны.

Просвириной Маше

Наверное, мы – Маяковский и Брик.

Поэт тот влюбился в коварную Лилю.

Вот также и я обожаю сей лик,

впустив до глубин чаровницу Марию.

Она вся без маски румян и помад.

Милашка, которой всё это не нужно;

в какой самобытный, естественный лад;

которой гламурная слякоть так чужда.

Её чистоты нет ни капли в других.

Её деревенская кожа – шедевр!

Коль рядом, часы пролетают, как миг.

Лишь в думах о ней стихотворностью щедр.

Мечтаю о ней я писать и ваять

до гроба, седин, самострела, дуэли…

Пускай безответна любовность моя,

но я продолжаю любить все недели…

Просвириной Маше

Оранжевый жар полыхает так рьяно

на небе, земле, на окошках, в глазах,

кишит смертоносно, всеместно и пьяно,

легко отражаясь в озёрах, очках.

Вода закипает от грозного жара,

а пламенный пал проникает и в кровь.

Смердит бесовщиной, погибшими, гарью,

неся этой местности страшную новь.

Дымятся таёжная ширь, пепелища.

В восточном Эдеме беснуется бес

и огненным зверем, карателем рыщет.

Гектары горят под присмотром небес.

Молчит садовод и лесничий, и егерь -

в небесном, единственном лике, лице.

Нет ливня, подмоги от рук человека.

Лесные жильцы и деревья в кольце.

Его погасить невозможно, иль можно?!

Корысть верховодит, сжигая тут жизнь?

Иль тут завелось ломовое безбожье?

Как будто напалмом безумцы прошлись…

Зима забрала с собой холод,

все горести прочь унесла.

Иначе стал видеть свой город -

без снега, дублёнок и зла.

Весна принесла обновленье,

умывшись апрельской водой.

А наше знакомство, явленье

внесли проясненье, покой.

Святое прильнуло к святому,

и вмиг засочились стихи.

Живое прижалось к живому,

отбросив неправду, грехи.

И чтоб не забыть про свиданье,

под вспышку подставив себя,

портретно венчаем гулянье,