Любовь Сушко - Шарм серебряного века. Филологиня

Она ждала на Невском до рассвета,

Она хотела суть его понять

Болезнь моя росла, усталость и тоска загрызали, мне трудно дышать

А. Блок. Дневники 25 мая 1921 года

Если шторм нас оставит в покое,

Если буря смирила свой пыл,

То замрет в тишине над рекою

Ясный месяц, страданья забыв,

Он смотрел в этот мрак, угасая,

И не видел уже ничего.

И какая-то дама чужая,

Обольстить все пыталась его.

Это было последнее лето,

Скоро август, седьмое число,

Мы отсюда все знали про это,

А поэта куда-то влекло.

И свеча, у лица догорая,

Словно строчка забытых стихов,

В этой бездне манящей витая,

Про любовь все поет, про любовь.

Отшатнулся, ушел не прощаясь.

Как – то странно смотрел в эту ночь.

– Погадать тебе, грустный красавец.

– Ты ничем мне не сможешь помочь.

В мае маяться, знаю, пристало,

Все шептала растерянно там,

И душа в эту даль улетала,

И уже не явиться стихам.

Было странно прощать и прощаться,

Все проститься, но как по другому,

Будут странные тени метаться,

И двойник выходил из Содома,

И уже никакая бравада

Этот август не сможет оставить,

Что там было? Мираж звездопада,

Только черные птицы взлетали.

И цыганка кружилась, и снова,

Где-то там, отражалась внезапно

Долговязая тень Гумилева,

Говорил он кому-то:– До завтра.

Да ему пережить на неделю,

А потом расстреляют матросы,

Только черные птицы летели,

Как убитые им альбатросы.

И метались в каких-то проулках,

И печали не будет исхода,

А шаги за спиною так гулко,

Это время куда-то уходит.

Май и август, пожара стихия,

И на Невском столкнулись Поэты.

И еще им приснится Россия,

И соната в контексте сонета.

И поэмы оборванной снова

Слышу строчки откуда-то с неба,

И последнюю песнь Гумилева,

Эта маска – белее он снега.

Только буря внезапно стихает,

И мираж корабля над Невою.

Это бездна их всех увлекает,

В неизвестность ведет за собою.

Тень незнакомки в сумерках прекрасна.

И в этом танце движется душа.

Раздета ли – одета, нам не ясно.

Но только видно – дивно хороша.

Она металась, плакала, смеялась.

И смех порой похож ее на стон.

Вот так и в нашей памяти осталась,

А кто-то говорил мне: – Это он.

Но кто, и что такое натворил он.

Что женщина, взлетая, танцевала.

Любил ее небрежно, не любил ли.

Она его уже не узнавала.

В тумане было одиноко – зябко,

В обмане этом скрыта вечно боль.

Но кто же он, и он откуда взялся.

О, незнакомка, что теперь с тобой.

И вновь мелькают сны и силуэты,

Над пропастью, как будто невпопад.

Никто не знает все твои секреты.

И только голос: – Он не виноват.

В печали тихо нега проступает,

И в этом танце вера и судьба.

Она тебя в ту вечность провожает,

И что там? Там Гарольдова труба.

Она зовет, она в пылу бросает.

И поднимает над бедою вновь..

И молча, незнакомка улетает.

Нам остается музыка и ночь.

Памяти Зинаиды Гиппиус.

Женщина, безумная гордячка,

Мне понятен каждый ваш намек

А. Блок

И снова в плену маскарада терялась во мгле.

Поэта ждала, а явился безжалостный критик.

Молчит усмехаясь. И тени бредут по земле.

– Вы слишком бледны. – Я бедна, ну чего вы молчите?

Не верит, чудак, а какое мне дело до тех,

Кто счет лишь деньгам все ведет и не знает пощады.

Я слишком бедная, и уже не пленяет успех.

О счастье мечтала, да где оно тихое счастье.

И там маскарад, и меня они ждали давно.

Капризны и немы юнцы, а глядят деловито.

И этот старик, от успеха и славы хмельной

– Да полно, профессор, все это давно позабыто,

И ваши труды, и наряды мои, это прах,

И можно в порыве страстей нынче нам обнажиться.

И стерпят, напишут. И пусть я не ведала страх,

И дико кричат, не молчат, и мы сможем забыться.

Мелькают девицы, и тают в тумане опять.

И каменный лев, все взирает на мир величаво.

– О полно, профессор, ее ли мне нынче не знать,

Но как же ничтожна ученость, и дивная слава.

Пора мне, простите, идите спокойно к жене,

Она вас любила, и может быть в миг расставанья

Заплачет о теле погибшем, душа не в цене.

Да полно скулить об ушедшем, не будет свиданья.

Надеяться, завтра, пустое, давно я мертва,

А чувства иные уже не волнуют и снова

Печальная музыка, и вдохновенны слова.

И буря в бокале вина, не дано нам иного.

А жизнь маскарад, и не сдернуть мне маску с лица.

Лицо – это маска, и странная боль не проходит.

Вот так и кружились устало в преддверье конца

А что остается? Лишь призраки в полночи бродят..

Муза снова явилась к поэту и долго парила,

И присела устало, и что-то твердила о том,

Что прекрасна и жизнь, и судьба, и удача любила

Этот тихий и тайной окутанный в полночи дом.

Он смотрел удивленно и ей он поверил едва ли.

Но она улыбнулась, и скрылась, шуршали шелка.

И какие-то райские птицы за ней улетали.

И бессильно махнула прекрасная в кольцах рука.

Он стоял у окна, и хотел ее снова увидеть.

Но туманная даль унесла ее ночь эту вновь.

И тогда научился поэт эту жизнь ненавидеть,

И твердил, что ему не нужны ни мечты, ни любовь.

Сон во сне – эта ночь, и она в голубом на мгновенье.

Кто же может помочь, и кому позвонить в этот час.

Но вернулось в тиши, но пришло к нему вдруг вдохновенье,

И печали пропали, и пишет поэму сейчас.

Только тайна и свет никогда не спасают от боли.

И в полете ином, он останется вечно вдали.

А она? В этот миг мы ее называли Любовью.

Да, усталая муза говорила ему о любви.

Дама в синем, мечта, и стихия, которая рядом,

И в пустынной дали растворяются снова мечты.

Не зови, не ищи, пусть вернуться такая отрада.

Но ее удержать не сумеешь, о, ангел мой, ты.

И она уходила, казалась порой виноватой,

Но невинная была, и без слез ты ее отпусти.

И шуршали шелка, и духи уносились куда-то.

Ну а что оставалось, лишь грезы, туман и стихи.