Любовь Сушко - Шарм серебряного века. Филологиня

И он уйдет, чтоб боль свою унять,

Седьмое, август, подожди немножко.

Нет силы ждать, тоска и пелена,

Последних снов, стихотворений жалость,

Когда тебе объявлена война,

То смерть и сон, тот свет – такая малость,

Но оглянется в пустоте стоят,

И остается вечность за спиною.

И Снежной королевы дерзкий взгляд,

И истина в вине, и с той виною

Не выжить, не осилить этот путь.

И Невский замер в пустоте зловещей,

Не хочется забыться и свернуть,

Не хочется стихов, вина и женщин.

Все кончено, и странно ал рассвет,

Где нет его, и никогда не будет.

И только весть: Убит, убит поэт.

Разбудит многих, может быть разбудит…

7 августа 1921 года

Упала тень на бледное лицо,

И карканье ворон казалось бредом.

Он понял – не подняться ни за что.

Путь к облакам желанен, но неведом.

И ангельский во мгле маячил лик.

А женщины в его аду рыдали.

– Но там не он, истерзанный старик.

– Нас обманули, нет, не он, едва ли.

И снова ворон каркает в тиши,

Кому, о чем пытается поведать?

А девушка по Невскому спешит

Туда, к Поэту, к взлетам и победам.

И верит, что она его спасет,

Пусть у окна уже рыдает Анна,

И мелкий-мелкий дождь устало бьет.

По мутным стеклам, призрачно и странно…

В такую ночь несется наша жизнь

От финиша отчаянно к началу,

– Останься с нами, милый, продержись, —

Там тихо мать бессильная шептала.

Но он не слышал. И не слышал Бог.

И пили обреченно комиссары.

– Там, в пустоте сегодня умер Блок,

Его убили мы, – и замолчал он.

Как долго Луначарский выл в бреду —

Припомнят все, как только протрезвеют.

Двенадцать. Невский. В пустоту бредут,

Кричат вороны. Души их мертвеют.

Живой средь мертвых. Нет, кошмарный сон.

Заря седьмого августа настанет,

И все сотрет, и вопли их и стон,

Лишь танец Саломеи —страшный танец.

И Ироды, бредущие толпой,

Иные страсти в бездне ощутили.

– Сегодня умер Блок. – Да бог с тобой,

Они его давно похоронили.

А Анна к мужу в пустоту спешит,

За что-то он недавно арестован,

И только дождь, и рядом ни души,

Дождь заглушает и шаги, и стоны.

Еще гремит гражданская война,

И озверело брат идет на брата.

Душа стремится к небу из окна,

Убит поэт, погиб, грядет расплата.

Мир покачнулся, в пустоте пожар,

Убитый ворон рухнул возле окон.

Как пережить потери и кошмар.

– Кто там вопит: – А мы убили Блока*…

И все еще поет церковный хор,

Там девы об убитых голосили.

Христос распят, расстрелян он в упор.

Погиб поэт и больше нет России.

Тень адмирала, император нем,

Все рушится, как пустота пугает.

Мы все забыли о любви совсем,

Лишь Маргарита Мастера спасает…

* Это мы убили Блока, -забывшись кричал нарком просвещения Луначарский

(из воспоминай о том дне, о том августе)

7 августа перестало биться сердце А. Блока, 21 августа

был расстрелян Н. Гумилев

И августа незримая печаль

В немой улыбке Блока затухает,

И тает обнаженных душ печать.

И, кажется, что тяжело вздыхает

Незримый Пан, о панике забыв,

Мы входим в лес, среди болот блуждая,

И звонкой флейты старенький мотив

Какие-то вдруг чувства обнажает.

До осени один последний шаг,

А впереди и казни, и печали,

Уводит он поэтов, не дыша,

Мы по болотам в тишине блуждали.

Был август слеп, как вещая сова,

Вспорхнувшая в тиши над головою.

И знала, что сегодня не права,

Когда навек я порвала с тобою…

Нас ждут в тумане душном сентябри

С дождями и тоскою небывалой.

Но ты еще на август посмотри,

На то, как там голубка ворковала,

И задыхался от тоски поэт,

И век остался где-то за чертою.

И столько странных дней и странных лет

Осталось где-то, и дневник закрою…

И старых писем призрачная вязь,

И дивных песен тихая отрада,

И берегиня кружится, смеясь,

В глуши аллеи, август, как отрава.

Событий странных обреченный ряд,

Тоска о доме и о тяжкой доле,

И только там еще костры горят,

Но жить в объятьях боли нам доколе?

И вдруг на закате вся в темном врывается в осень,

И мечется в ворохе листьев, в обрывках сонетов,

Она ни о чем никого в этот миг не попросит,

А молча растает, раздавлена или воспета.

Да что там за время, откуда такая прохлада,

О чем они снова просили тирана, мой ангел,

И где-то кружилась упрямо в пылу листопада,

А век серебром награждал, и другого не надо.

Да только та осень она ураганом пугала,

И все вырывала их души, как желтые листья,

И каменный век, он серебряным был, но сначала,

Напишут стихи, словно ворохи песен и писем.

И знают что им затеряться придется в просторе,

Что в темных шкафах на Лубянка они оседают.

И вдруг эта осень, и ветра порывы и споры,

О том, что не выжить, что эта махина задавит.

Легко нам судить и рядить, что там осенью было,

Куда они шли, почему не сумели пробиться.

Все кануло в Лету, вино в том бокале разбитом

Алеет так странно, но больше уже не напиться.

И только стихи нам приносит порывистый ветер,

И темные тени мелькают вдали на закате,

И алое солнце серебреный мрак тот осветит.

И тихо растает, и сил докричаться ей хватит.

Она ни о чем никого в этот миг не попросит,

А молча растает, раздавлена или воспета.

И вдруг на закате вся в темном врывается в осень,

И мечется в ворохе листьев, в обрывках сонетов….

И вот из суеты иной и света

Явился Демон – дивная комета,

И над землей бесцветной пролетая,

Он видел, что планета золотая

От звездных рос, от боли и печали.

Там странные поэты воспевали

Своих актрис, и серебро столетья

Он постигал упорно на рассвете.

Два божества – профессор и актриса,

В какой-то мир тяжелые кулисы,

И полночь грез, и пьесы странной звенья.

Миг постиженья – чудное мгновенье.

Как надо всем, забыв про все тревоги,

Понять, что люди дивны и убоги,

И в суете безрадостной рассвета,

Проносится над пропастью комета.

Там тихо скрипки дивные звучали,

В тоске бессильной и земной печали,

И лица проступали сквозь скрижали,

И голоса отчаянно дрожали.

О чудо, откровенья, миг удачи,

И мир внимал, и он не мог иначе,

Истории любви и вдохновенья,

Не поглотит безжалостно забвенье.