Любовь Сушко - Шарм серебряного века. Филологиня

И только он на несколько минут,

Шагнет в наш мир, чтобы знали и любили.

И снова век сверкает серебром,

А миг подарит миру вдохновенье,

Мы по углям к нему опять придем,

Запомнив эти чудные мгновенья,

И только Анна где-то у огня

Не видит, не внимает, не ответит,

Корабль призрак, он в сиянье дня,

Прекрасен, и живет на этом свете.

И капитан на берег сходит вновь,

Чтоб деве юной навсегда отдаться,

Там ждет его забытая любовь.

Очнувшись, Анна будет улыбаться.

Но покоренной в сердце места нет,

Безумный капитан уходит в снова,

Корабль призрак, он плывет на свет,

Из мрака к свету, радостно-взволнован.

В доме не было окон, а двери так плотно закрыты,

Что какие-то птицы разбились, просясь на постой.

Никого не впускал в этот мир, о, чудак деловитый.

А меня вдруг окликнул с порога так странно:-Постой.

И ему подчинилась, сама я себе подивилась.

Ведь никто в этом мире не смог бы меня укротить.

И морская волна возле ног обреченно забилась.

И меня он позвал, чтобы чаем в саду угостить.

А потом он роман свой читал, и в порыве экстаза

То взлетал к облакам, то валился на землю, шутя.

Что там было- не помню. Тонуло и Слово и фраза

В этой водной пучине. Кто был он? Старик и дитя.

Впрочем, это со всеми мужами однажды случится,

И затворники снова врезаются горестно в мир.

И закат там алел, и кружилась растерянно птица.

И какая-то тень все витала спокойно над ним.

Что там было еще? Ничего из того, что смущало

И тревожило нервы усталых и желтых писак.

Только птица вдали обреченно и дико кричала.

Он смотрел в эту даль, и я видела, как он устал.

Дар общения нам, как богатство и слава дается.

Мы бежим от него и в писании скрыться вольны.

Только призрак прекрасный над гением снова смеется.

– Кто она? – я спросила, – Душа убиенной жены.

– Как могли вы? – Я мог, -повторил он, как горное эхо,

И расплакался вдруг, как ребенок, почуяв беду.

И я к морю бежала, и помнила снова про это.

Ночь прекрасной была, но я знала к нему не приду.

И сидел он один, и в саду, где усталые птицы,

Все взирали угрюмо, хранили покой свысока

Будет долго потом мне старик этот призрачный сниться.

И свечу погасила прекрасная в кольцах рука.

– Навести его, детка, -она мне, склонившись, сказала, —

Я сама умерла, он не винен, он просто Старик.

И погасши давно, та звезда мне во мраке мигала,

И забылся опять он в романах прекрасных своих.

Никого не впускал в этот мир свой чудак деловитый.

А меня вдруг окликнул с порога так странно:-Постой.

В доме не было окон, а двери так плотно закрыты,

Что какие-то птицы разбились, просясь на постой.

И грозный шут, игравший короля,

С усмешкой пред реальностью пасует,

Все это было, только было зря,

Художник мир иллюзий нарисует,

Там скроет маска злобное лицо

От зрителей, любивших веселиться,

И грустный шут расскажет им потом,

Как он сумел в тумане раствориться.

От части власти отломив кусок,

Он был король на миг, на век изгоем.

Он не решился стать во тьме, потом,

И спит, и видит он себя героем.

Но что там остается за чертой

В созвездиях, над ними он не властен,

И целый мир останется потом

Лишь отблеском его былого счастья.

И грозный век, пылающий в огне,

Каких-то ненаписанных сказаний

Он в зыбком сне несет опять ко мне,

Сквозь пелену прозрений и признаний.

Там призраков забытых хоровод,

Сто лет назад растаявших в тумане,

Один в каморке шут устало пьет,

И верит, что он жизнь и смерть обманет

Усталые звезды искрились, и море хрипело,

Не в хоре церковном, но все-таки девушка пела,

И облачных тройка коней уносилась к закату,

Ласкали нас волны и вдаль убегали куда-то.

Двенадцать героев на берег морской выходили,

Хранили тот остров, и сказки и песни любили

Послушать во мгле, не утихнуть уже звездопаду

И чуду творенья мы были с тобою так рады.

Останутся снова поэмы и песни, и страсти,

Поэты в забвенье, и Слово в неведомой власти.

Останутся в мире лишь первые звуки творенья,

Усталые звезды коснулись внезапно забвенья.

И все, что до нас сотворили – оно ускользало,

И волны хрипели, и мудрость смывали безжалостно,

И новые свитки напрасно спасти мы пытались,

И там, в тишине обнаженные снова остались.

Вот так и живем, и теряем какие-то книги,

Лишь моря простор остается и страсти вериги,

А все остальное придумаем завтра мы сами,

И новые звезды опять засияют над нами.

И Фауст усталый, он бесу сегодня не верит,

Он мир этот чудный аршином своим только мерит,

И море, и небо над нами такая стихия,

И смотрим мы немо на шири и дали иные.

И облачных тройка коней уносилась к закату,

Ласкали нас волны и вдаль убегали куда-то.

Усталые звезды искрились, и море хрипело,

Не в хоре церковном, но все-таки девушка пела.

Разлюбила и стал ей чужой

И. Бунин

Старик метнулся в полночь и исчез,

Растаял где-то, только темный лес

Был с ним в тот миг и никого кругом.

Она сгорела в пламени ином.

А он себя за тот уход винил.

Еще был жив, но без нее не жил.

И кто бы смог, природе вопреки

Писать потом отчаянно стихи.

И стихла ночь, и не бурлит река,

Там тень ее прозрачная легка,

Там только этот мир и этот свет

Пропитан ею столько дней и лет.

И в полночи звучат ее шаги.

Она ушла. Она ушла с другим.

Все говорила, что в тумане ждут

Отец и сын, и несколько минут

Висит над ними яркий серп луны.

Старик один, он снова видит сны,

Причудливые, нет пути назад.

Хотя ни в чем, ни в чем не виноват.

Как странно прекрасны летящие черные птицы,

Над белым простором они невесомы и немы,

И знаю, поэт мне сегодня любимый приснится,

Он землю оставил, он рвется в бескрайнее небо.

И снова из мрака Летучий Голландец выходит,

И птиц обалделых куда-то ведет за собой,

А синее небо, где призрак отчаянно бродит,

Нам дарит надежду на вечность, нам дарит Любовь.

Не ту, о которой мечтает в тумане чужая

Наивная дева, не зная, как справиться с ней,