М. Гиршовский - Пожелтели газоны

Вот, был придуман с чертовщиной своею Чёрт.
Чертовщина забирает, стараясь спрятать от нас,
А Чёрт не даёт им вернуться.
Только всё это враки и выдумки мира иллюзий.
Всё и вся здесь и теперь, и мы с тобой быть продолжаем.
Когда ненадолго проходим сквозь смерть.
Чёрт! Чертовщина какая-то всё замутила.

Язык понятий двигался на праздник,
сомнамбулы медиональный транс
водил рукой, и видимость в заглазьи
была прекрасней, чем в быту у нас.

И отпускала боль, пульс ногу брал парадно,
и ритм дыханья колыхался, как в строю,
и был всеобщим, так бывает тайна
рожденья всех глаголов из «люблю».

Но только успокоишься, и снова
тиски висков расплющат узкий лоб.
О! Дон-Жуан влюблен, а Казанова
мертв и хочет сбросить гроб.

Наедине со всеми – вот удача,
как точен термин, просто ха-ха-ха!
И словом напрочь одурачен
живешь по-над и вдоль стиха.

Реанимируй сердце, слушай: мешочки тукают,
желудочки в аорты
клизмуют жидкость, – ну, дыши,
мог быть очередной каюк.
А, к черту, —
как вдохи за выдохами хороши!

поднимаются веки у Вия —
смотрит в зеркало вся Россия.

Когда назвали Куйбышев Самарой,
Заполнив шумом публики мой двор,
Отняв тот запах мой родной и старый,
Пустив его на дух на славу на позор,

Я спрятал память далеко под лавку
И заиграл по правилам игры,
И лет пятнадцать ни хера не плакал,
Хотя скулил, не ставши царь горы.

Перекроённый, мирный и прозрачный,
Себе своей слезою отражен,
Опять лет десять ни хера не плачу,

Всё некогда – тяну ногами клячу,
Руками шкирку… С наглым куражом
Я новый мир ещё раз захерачу.

Поэзия должна быть глуповата —
Такая к нам зайдёт,
Закусит хлебом и салатом,
Ещё нальёт.

И вот, мы все в пространстве, где нет тени,
Здесь просто зыбко,
Здесь нет ни с кем совместных общих мнений,
И нет ошибок.

Но знать тебе нельзя,
Прав или нет.
Есть всё и вся,
Ответов нет.

Дыши, строй позвоночник стройно
И веселись,
Есть только лев и крокодил и пропасть, но
Это жизнь.

По башке бомбят деревяшками слов,
А то – развешивают лапшу.
Береги башку.
Будь здоров.

Москва. Крестьянин торжествует,
Сбежав с колхоза как-нибудь.
Большевика он жопой чует.
Мстить! – на Лубянку держит путь.

Как не хочется знать ничего!
Как же хочется жить напролом,
не бояться себя самого,
крепко вставшего на своем.

Из краплёной колоды слов
я легко набираю очки.
Проиграть для меня западло —
героизм победительно чтим.

Так и здесь скучной логикой слов
я обрушился в сказочный текст
и с тоскою ушел под откос,
словно с женщиной в лес.

Со смешками стою на пути.
Тускл прямой бесконечный металл,
словно в мае предутренний Стикс.
Раз я выиграл, то – проиграл.

От любви задохнусь. Сам с собой
разыграю свободу и
вставший, ввязнувший, влипший в застой
задохнусь от любви.

Луна приветствует лунатиков так, как Россия россиян.
Гондон приветствует зачатие, а я всегда без водки пьян.

Про эти миленькие странности писал ли не писал Вильон,
Но был Ильёю не без пряности наверняка переведён.

В строю из слов он не топорщится, на очумевшее «убей»
Равняется, равняясь, косится, как пионер на ряд грудей.

Правёж правителей —
хочу убью, хочу прощаю,
своё правленье ощущаю.
Ты здесь ещё? —
Убить

Раздылбурщирен мир? Не знай.
Другого мира я не знал.
О, «дыр бул щир» поэт сказал? —
По-русски будет: «Ты камлай».

Сюжетом называя трафарет,
ты примеряешь жизнь к шаблону —
не дай бог где нечаянный просвет
без санкции Синедриона.

И только боль – ожог, удар, порез
напоминает – рамки-то чужие,
их жил живой, он жил их без,
потом их жили, жили, жили.

На ложе измерительное ляг
в Прокрустово единство жажды,
страх или страсть, а оглушает лязг
гильотинный: каждый, каждый, каждый.

И если кто из всех
попробуй,
так тот – и заповедь, и грех.
Здравствуй.

нога попала в колесо!
ничего, кроме правды не спеть.
не спи – и не приснится сон.
бди! – и не придет пиз. ец.

В ряду знакомых близких и любимых
Твои глаза, о свет моих очей,
Пародией сентяборьских ночей
Черны огнем, желты, неугасимы.

Так чувствуешь ладонями своими,
Раскрыв кулак ненужный и ничей
И холод гробовой, и жар печей,
Движенье воздуха и тел. И имя

Не нужно ничему. Дыхание свободно —
Ладоней – в рост подсолнечный и птичий,
И стоп – в шаги и корни до ядра.

Само всё живо и самоугодно
И льётся из различия в различье
Молитвой благодарственной «За Здра…

Лжу
Обнажив
Буду
Жив

Даоизм, дзогчен, Самара,
Путь по жизни, счастье, страх,
Вечное от счастья «ах!»
И улыбка санитара.

Первой строки желание страстное
Берег, подъезд и чёрт знает чего
Это начало, слова не знавшее
Свет темноты, свет темноты

Их размывает канон неумелый
Тоники силлабо детский расчет
Это тебе начинается время
Твой Берешит, твой Берешит

Не пей, поэт, —
Фигня писаться станет.
Зачем тебе фигня?
Не пей.
И не пиши.

на шарике одном одна вода, одна листва, и жизнь одна жива едва.

Не продается рукопись никак.
Стихами и заметками набита наволочка.
Топ-топает по Персии чувак,
С мешком своим ненужный персияночкам.